…Таковы были мысли этих двух человек, сидевших друг против друга за маленьким круглым столиком в ярко освещенном номере гостиницы «Москва» весной 1940 года.
Первым нарушил молчание Звягинцев.
— Ладно, Павел Максимович, — примирительно сказал он, — может, я действительно что не так сказал.
— То-то и оно, — буркнул Королев, понимая, что Звягинцев говорит сейчас не то, что думает, а он, Королев, не то, что мог бы и хотел ответить. И добавил: — Давай жуй, а то остынет.
Но Звягинцев по-прежнему сидел неподвижно.
— Чего не ешь? Все мысли обуревают? — уже в прежней своей ироническо-снисходительной манере спросил Королев.
— Обуревают, — серьезно ответил Звягинцев.
Он уже примирился с тем, что Королев не станет обсуждать вопросы, которые так или иначе, в самом ли деле или только в его воображении могут задеть престиж высшего командования. Теперь майор думал о другом. Это «другое», так же как и все волнующие его сейчас мысли, тоже было связано с грядущей войной. Но сейчас он размышлял о ней уже не как военный, а просто как человек, обыкновенный советский человек, со школьных лет убежденный в том, что нет ничего дороже и справедливее тех идеалов, которым посвящена жизнь миллионов его соотечественников.
— Послушай, Павел Максимович, — сказал Звягинцев, — а все-таки как это может быть?
— Что? — настороженно переспросил Королев.
— Ну вот… как бы тебе сказать… — Звягинцев поморщил лоб и пошевелил пальцами, точно пытаясь ухватить, сформулировать еще не окончательно созревшую в его мозгу мысль. — Ты, конечно, согласен, что идеи, которые исповедует Гитлер, — это подлые, гнусные идеи?
— Факт, — охотно согласился Королев, внутренне довольный, что разговор перешел на менее рискованную тему.
— Так неужели же немцы пойдут за них умирать? — спросил Звягинцев.
Королев встал. Он подтянул свой ослабленный ремень, застегнул воротник гимнастерки и спросил в упор:
— К чему клонишь, майор?
— Ни к чему. Я просто хочу понять: неужели найдется много людей, готовых отдать жизнь за неправое дело?
— Сейчас, может быть, и готовы… — неожиданно задумчиво сказал Королев.
— Что значит «сейчас»? — нетерпеливо спросил Звягинцев.
— Вижу, что не понял, — с усмешкой произнес Королев, — а еще в психологи метишь. Ладно. Скажу яснее. Пока за спиной фашиста сила, он пойдет… И помереть может сгоряча. А идея настоящая чем измеряется? Сознательной готовностью жизнь за нее отдать. И не только когда на твоей стороне сила, и не только сгоряча, а вот так, один на один со смертью. Коммунист может. А фашист на такое не способен.
— Полагаешь, что руки вверх поднимут?