— Стреху разабрали, — рассказывала она, не обращая внимания на мою досаду, — матицу подымали, веник пад падушку лажыли. А ён все крычав. Черти яго душили, за то, што никаму их не передав, аж пачарнев. Тольки на третий день супакоився…
Меня не пустили и на похороны Пискижева. К обеду в дом вдовы пришли двое мужиков и тихо сели на лавку у двери.
— Не треба вам гэта бачить, паночку, — сказал один из них, преградив мне путь. — Не панская гэта справа…
Я чуть не заплакал тогда от обиды. Но смирился — выхода не было.
Через несколько дней после похорон по деревне поползли дурные слухи. На улице шептались, что нечистого покойника не принимает земля: многие видели его ночами. С наступлением темноты в Прилеповке наглухо запирали дома и сараи, некоторые жгли свечи всю ночь. Как-то мне удалось подслушать разговор обозленных мужиков.
— Неправильна пахаранили! — возмущался один. — Не паслухали дзядов.
— Усе зрабили, як нада! — не согласился другой. — Из хаты вынасили галавой вперед, а не нагами, за дяревней гроб пакрутили некальки раз, каб дарагу назад не знайшов. И перед кладищем крутили…
— Треба было галаву отрубить, и — меж ног! Як з усими чаравниками робять, — настаивал первый. — А у магиле калом асинавым скрозь серца, каб не устав. А тяперь што? Магилу нехта раскапав, и — никаго там нету!
— Стараста казав, скора бабы будуть дяревню апахивать. Удава Сяменовна — за главную, девок ёй падабрали. З ими многа народу пойдзе…
Домой в тот вечер я прибежал взволнованный. С самим Пискижевым не повезло, будет другое. Никто из пишущей братии никогда не видел древний обряд опахивания деревни от нечистой силы. Свои четыреста рублей я получу!
Ночью я спал плохо, в думах решая, где и как я буду смотреть за церемонией. Но утром в дом к вдове пришел староста с двумя мужиками…
* * *
Меня доставили к самой станции. Я купил билет и вынес его конвоирам. Но на них это не подействовало.
— Мы пачакаем, паночку, — заявил мне Степан и снова нагло ухмыльнулся.
Они дождались прибытия поезда и проследили, чтобы я сел в вагон. Только после того, как мимо вагонного окна поплыли деревянные дома, они сели в телегу, и возница-медведь замахал кнутом…
Я вышел на следующей станции. Здесь ожидали седоков несколько извозчиков, но ни один не согласился отвести меня к Прилеповке.
— Не ладно там, барин! — в один голос отвечали они на мои увещевания. — Туда ехать — православной душе пропадать.
Наконец, за пять рублей один согласился отвезти меня обратно к станции, куда меня ранее доставили прилеповские конвоиры. По пути я попросил извозчика остановиться у лавки и купил там фунт хлеба, кольцо колбасы и бутылку вина, которую попросил открыть — штопора у меня с собой не было.