Геройским усилием, как штангу на рывок, раскрываю глаза. Прямо над головою в небе ярко светится половинка месяца, в отдалении дырочками иголочных проколов на тёмном бархате — звёзды.
Рядышком два коленопреклонённых силуэта сутулятся надо мной.
— Ожил наш кухарь–то, слава Всевышнему! Снегом растираюцись всяк оживе, аще убит не до смерти. — И вновь перед глазами появляется, расплываясь в улыбке, изувеченное ожогами лицо. Характерные такие шрамы, остающиеся от раскалённой смолы, плёснутой защитником штурмуемой крепости…
— Иван? Верещага? Ты — здесь?
— Он самый, человече, он самый! И Повала по воле Господней такожде здесь. — Бывший воин хашара, а ныне — калика перехожий — ткнул в сторону сотоварища.
— Илейка… Как же я рад вас видеть! А где третий ваш?…
— Убили Молчана. Иштван Дёпар зарезал. Вот этот вот сын вшивой суки, цтоб ему посмертия не узрець! — Илья злобно харкнул на коченеющий труп моего недавнего противника. — Ты уж прости, кухарь, цто впопыхах тебе досталось. То Ванька, не уразумев впотьмах, корцагу для воды об тебя сокрушил: померещилось со спины, цто ты из сих татей.
— Да ладно уж! Бог простит, а я прощаю. Но как вы тут очутились–то? Вы же в православные края шли? А с весны далеко можно ушагать…
— И ушагали бы, да Господь волю явил нам претерпеть — перекрестился Верещага. — Нанял нас братиславский купчина на дальней веси новый лабаз для его товаров срубить, ан завздорил с тамошним паном. С чего промеж них пря пошла — уж и не ведаю, але ж через неё нам сплошная проруха случилась. Пан тот… Как бишь его прозвание? Вроде Берлага… Пан тот Берлага суд затеял, а судьёй стал Имрё–бек. Ну, тот и присудил с купчины виру взять товарами, лабаз со дворищем Берлаге отдать, а нашу артель, как меж двор без дозволу бродящих, за себя за караулы принял. Вот с той поры и маемся при его хозяйстве, как пригнали нас троих сюда.
Молчан же наш на Илью—Пророка, когда замковые кмети со служками поупились, на конюшне денники новые ставил, да и свёл было комоней, аще хотяше утечь оба–три… Да вот беда: потекоша в поле, за нами, грешными, да напоролся на имрёвский ертаул. Вот пёсий сын Иштван его пращой и спешил, да самолично главу снёс. А нас после того в сей поруб кинули. На день пущают до тяжкой працы, а как смеркнется — вновь замыкают.
А ты–то какими судьбами тут оказался? Гляди, кмети тут злы, а за кровь Дёпара своего не помилуют!
— Как оказался? Да с божьей помощью. А кметей тутошних уже бояться не надо: кого прибили, кого пленили. Вон, сам погляди. — Я ткнул пальцем в сторону сидящих на снегу у входа в дружинный дом пленных, возле которых маячили силуэты наших бойцов. — Как говаривал один хороший человек, 'бронепоезд уже советский, а обедни мы не служим!'