Это и удалось через Химмеля провернуть.
Развал в отряде подводил к идее: рацию, возможно, придется перетащить в город, радистку пристроить к немцам, обеспечить ей легальное и хорошо документированное существование.
Вот так, по двум поводам, и пришли мы к неизбежному, казалось, решению: надо определить на службу к немцам случайного человека, обязанного нам, чтоб при необходимости прогнать его с немецкой работы и на место его посадить радистку.
Такое место нашлось у Химмеля. Но где найти дурнушку, непритязательную женщину, машинистку, которая слова не пикнет, когда ей скажут: выметайся вон, беги из города и забудь, где ты работала и кто тебя на работу устраивал?
Игнат уехал во Львов, менять фальшивые документы на подлинные. Петр Ильич тоже в отъезде. Как ни плодились в городе конторы, получить работу у немцев становилось все труднее. Надо было дорожить вакансией.
— Пан управляющий, — заулыбался Гарбунец, когда я попросил его найти женщину, которая поработает в одной немецкой конторе ровно столько, сколько мне надо. — Пан управляющий, таких полно у офицерского клуба вечером…
— Нужна женщина, которую ни один офицер не пригласит в клуб!
Наверное, классовое чувство сработало во мне, когда я вытаскивал увечного Гарбунца из базарного омута, когда я позволял ему обогащаться. Сейчас передо мной стоял хорошо одетый мерзавец, угодливый и скользкий. Левый рукав пиджака подколот, в правой трость. На телегу он нанял возничего. Купил бричку.
— Всегда к вашим услугам, пан управляющий, но в данном случае могу только посоветовать: присмотритесь к бирже труда.
По глазам было заметно: что-то утаивал.
Официальный курс оккупационной марки — десять за одну настоящую, имперскую. На край стола я положил сто имперских. Гарбунец взял их не сразу. Колебался. И не приличия ради.
— Только вам, никому более… Завтра в полдень она будет. На бирже. Но вы уж ей не говорите, что это я… Анна Станиславовна Шумак ее зовут.
Я узнал ее сразу, хотя Гарбунец и не описывал, как она выглядит.
Из толпы у биржи, из серой неразличимой очереди выплыли смелые, красивые глаза, и я пошел на эти глаза. Больше ничего примечательного в этой Анне не было. Сама связываться с немцами не станет. А путаться с ней не захочет и пьяный фельдфебель. Перескакивая с русского на немецкий, рассказала: из-под Астрахани, перед войной гостила в Одессе, война занесла сюда, к дальним родственникам, жить не на что, ехать в Германию не хочется. Да, печатать на машинке может, с латинским шрифтом тоже.
В конторе, куда я ее привез, строчили на «Рейнметаллах» три девицы в форме вспомогательных войск, чистопородные немочки. Новенькую посадили в угол за старый «Ремингтон». Чтоб эта Шумак сама не сбежала (немки могли зашпынять), пришлось сунуть ей деньги на одежонку, чулки, косметику. В объяснение щедрости легкомысленно пообещал: «Загляну как-нибудь…»