― Не все. Но большинство, ― подтвердил Виллен.
― И мы ― в большинстве? ― Алик хотел знать все до конца.
― Пока что в меньшинстве, ― ответил Виллен, хихикнул и скривился: мелкое трясение челюсти, необходимое для смеха, вызывало острую боль. Подождал, пока боль уймется, и продолжил: ― Поэтому и не хотел, чтобы вы докопались до всего до этого. Знал бы, что ты, Саня, Леркино письмо у Цыгана найдешь, хрена с два бы я вам фотографию с ее надписью показал...
― Знал бы, что я в старое дело нос суну, ты бы Елену с меховой фабрики уволил, ― продолжил за него Смирнов. ― Знал бы, что мы пистолет найдем, шурупчик бы заменил. Знал бы, что эксперты все до точности определят, труп ногой не переворачивал бы... Ты что, садист, Виллен?
― Нет. Просто проверить себя хотел ― ужаснусь ли.
― И не ужаснулся, ― докончил за него Алик.
― И не ужаснулся, ― согласился Виллен.
― Пошли, Алик. ― Смирнов поднялся. ― Существуй, Виллен.
Совсем стемнело. Они вышли из калитки и увидели Валерию. Ее белое платье светилось в ночи. Она сидела на лавке у штакетника.
― До свидания, Валя, ― попрощался Алик. Смирнов промолчал.
...Вышли на Красноармейскую и свернули на Малокоптевский. У дворовых ворот остановились, а во дворе опять танцы. Они стояли, смотрели, слушали.
― Как она теперь жить будет? ― спросил Алик.
― Кто? ― не понял Смирнов.
― Валерия, ― пояснил Алик.
― Ри, ― вспомнил Смирнов.