— Я заранее приказал Буллу, палачу из Тауэра, отправиться в Фотерингей, — сказал он.
Лестер взглянул на него и покачал головой.
— Как вы предусмотрительны, друг мой, — сказал он.
Теперь он понял, почему Елизавета не любила своего секретаря.
8 февраля 1587 года Мария Стюарт, королева Шотландская, вдовствующая королева Французская, наследница трона Англии, Ирландии и Уэльса в последний раз вошла в большой зал Фотерингея. Ей велели приготовиться накануне вечером, и она провела последние часы своей жизни в молитве и спокойных приготовлениях. Все бури отбушевали, честолюбие и эгоизм куда-то исчезли, она стала спокойной и отрешённой. Всю ночь она молилась: за друзей и даже за врагов — искренне обещала им прощение, надеясь быть прощённой сама. С подлинным смирением она молилась за себя. Она молилась за тех, кто пострадал из-за неё, пусть даже косвенно. Она молилась за Дарнли, старалась понять его и проникнуться к нему жалостью, хотя могла справедливо назвать его первопричиной всех своих несчастий. Выйдя за него замуж много лет назад, она сделала свои первый шаг по дороге на эшафот. Наконец, она смогла думать о нём, о своём сводном брате Джеймсе и о Босуэлле без укора и ненависти. Но она так и не смогла простить свою кузину Елизавету и поэтому решила вовсе о ней не думать. Остатки своего имущества она поделила между фрейлинами и слугами; она настояла на том, чтобы надеть свой лучший бархатный наряд и лучший парик и накрасила своё печальное, усталое лицо, будто направлялась на государственный приём. У подножия эшафота она увидела лишь одно дружеское лицо — то был заметно постаревший граф Шрусбери, её давний друг, сделавший в те годы, когда был её тюремщиком, многое, чтобы облегчить её участь. Когда он взглянул на неё, у него на глазах были слёзы; Мария Стюарт на прощание подала ему руку и стала медленно подниматься по ступеням.
Роберт сидел у камина, обняв одной рукой за плечи королеву Англии. Ставни на окнах были закрыты, в комнате жарко натоплено и светло; несколько свечей и пылающие в камине поленья бросали на стены причудливые отсветы. Лестер и Елизавета поужинали вдвоём, и она, чтобы доставить ему удовольствие, съела больше, чем обычно. Она выглядела больной, неимоверно осунулась, глаза запали, у неё пропал аппетит и даже желание охотиться. Казалось, с тех пор, как казнили Марию Стюарт, она постарела на десять лет. Лестер ожидал, что она притворится разгневанной, узнав о том, что казнь совершилась; он не удивился, когда она обвинила его и государственный совет в том, что они переслали приговор Паулету без её ведома, и со слезами на глазах заявила иностранным послам, что никогда не предполагала привести его в исполнение. Он не возмутился, когда она выместила свой гнев на ни в чём не повинном Дэвидсоне и бросила его в Тауэр. И всё же он был изумлён, когда она повелела похоронить Марию Стюарт с почестями в соборе Питерборо и потратила на её погребение немыслимую сумму в сорок тысяч фунтов. Тогда он начал верить в искренность её горя; он ещё больше уверился в этом, когда увидел, что её здоровье стало заметно сдавать. Она часто плакала, даже будучи одна. По ночам она металась по своим покоям, будучи не в состоянии заснуть, и не притрагивалась к пище. И вот ночь за ночью ему приходилось выслушивать её излияния, полные упрёков и оправданий, удивляясь тому, как смерть человека, которого она никогда не видела и который был её смертельным врагом более двадцати лет, подорвала её телесные силы и волю. Он всегда считал её суровой и жестокой; теперь же она мучила себя, требуя прочесть отчёт о казни Марии Стюарт, и ругала на чём свет стоит пастора из Питерборо, который надумал спорить с несчастной женщиной на эшафоте, порицая её веру, которая осталась для неё единственным утешением.