Не знаю почему, но я не очень-то ей поверила. Я устала, и не хотелось мне продолжать этот разговор.
— Ну, прости, — сказала она.
Я поцеловала ее.
— А теперь я пойду, можно? Ну погуляю, схожу к кому-нибудь.
— Иди. — Я махнула рукой.
Ей неловко было сразу уйти. Она повертелась по дому и ушла наконец.
— М-да, — сказала Аня.
— Вот те и «м-да», — проговорила я. — Ей уже не десять лет. Себя вспомни в ее годы.
— Помню, — сказала Аня. — Как раз тогда меня, дуру сопливую, в председатели за холку вытащили. Одно название — колхоз. Артель «Напрасный труд»! Все разворовали и пропили. Помню, милая, как я с мужиками на их языке разговаривала. Не забыла.
— Конечно, у тебя всегда найдется что-нибудь героическое. Иные времена — иные песни.
— Неплохо, чтоб и дети знали наши песни.
— Знают, не беспокойся. И наши и свои. Нам тоже не мешало бы не только свои вспоминать, но знать и их песни. Для широты кругозора. А теперь — пока. Ушла.
Я сложила половину огурцов и помидоров в сумку.
— Опять несешь? — спросила Аня.
— Не привыкла еще? Жалко?
— Страсть как!
— Ничего, не похудеешь. Жадность — пережиток. Борись! Он тоже любит салат со сметаной, не ты одна.
— Интересно мне послушать, что люди толкуют о ваших отношениях?
— Что-нибудь толкуют. А может, и ничего — привыкли. Главное — привычка.
— Неужели ты не понимаешь, что он тебя ставит в глупое положение. Не поймешь: жена ты ему, любовница или еще кто.
— И то, и другое, и третье, — сказала я. — Все очень ясно. А особенно «еще кто». Ах, Анечка, жизнь не разложишь по полочкам!
— Истина оригинальная. Сама придумала или вычитала.
— Сама, честное слово.
Я чмокнула ее в щеку, ушла.
У забора паслись гуси, гусак вскинул змеиную головку, загоготал.
— Ну, ну, — сказала я, — ведь не боюсь.
Он зашипел и пошел на меня, выпятив грудь. Я ногой пульнула в него камешком, побежала с горы к морю.
Море шумело, катило к берегу белые валы. Ветер раскачивал сети, висевшие на жердях, хлопал брезентом грузовика, который стоял у рыбпункта. В дверях рыбпункта парень обливал из кишки ящики, залепленные чешуей. Я обогнула причал, прошла по вязкому песку мимо перевернутых баркасов и поднялась к первому дому над обрывом у моря.
Дверь была заперта. Я приподняла доску крыльца, взяла ключ и открыла. Три дня я сюда не заглядывала, и за эти три дня тут накопилось и пыли на вещах и гора немытых тарелок. Больше всего меня злило, что он тушит окурки в тарелках, тарелки становятся черными от пепла, окурки разбухают и из них сочится коричневая жижа. Прежде он оставлял тарелки прямо на столе, теперь стыдливо прячет за печку, прикрывая газетой.