Баня — это хорошо. Баня обеспечивает чистоту тела. Но, честное слово, в тот момент я как-то больше думал о душе. В чем-то мистическая подоплека этого дела не отпускала меня: что-то большое, громоздкое и темное, нехорошее лежало на душе.
По доброй традиции, как всегда перед большим и опасным делом, я пошел в церковь — в богатую, построенную при царе Алексее Михайловиче церковь Николая Угодника возле моего московского дома, куда я недавно перебрался из своей деревни под Зарайском.
Я поставил пять свечек во здравие. Док, Муха, Артист, Боцман. И я, Сергей Пастухов, солдат удачи по имени Пастух. И две за упокой ушедших — Николая Ухова, Трубача, и Тимофея Варпаховского, Тимохи… Давно, давно мне не требовалось таким завороженным взглядом смотреть на застывшее пламя свечей. Время от времени кто-то входил в церковь, глухо бормотали дверные петли, пропуская очередного богомольца и поток свежего уличного воздуха, — и тогда огоньки свечей вздрагивали, приплясывали, колеблемые движением ветра, а я все смотрел и смотрел на священный огонь и лики святых, и странный, благотворный покой все вернее и прочнее нисходил в душу. Нет!.. Все будет хорошо, иначе не был бы так благообразен и пахуч этот тихий церковный покой, иначе не смотрели бы на меня с такой кроткой грустью глаза святых со старых, потемневших икон в тяжелых окладах…
«Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЧЕЛОВЕК С ЧУЖИМ ЛИЦОМ
I
Пастухов
Я позвонил в высокую, по-старомодному обитую кожзаменителем дверь. Не открывали долго. Я успел хорошенько прочистить запершившее горло добротным кашлем, нарисовать на грязной стене пальцем замысловатый узор, а также проверить, в кармане ли нужный мне документ, прежде чем открыли. Но до этого я почувствовал, как меня самым внимательным образом изучают через глазок. Потом дверь наконец-то открылась. На пороге я увидел высокого, крепко сложенного мужчину. Он спросил с легким, едва уловимым акцентом:
— Вы от Константина Дмитриевича?
— Да.
— Проходите.
Он чуть посторонился, пропуская меня в прихожую. Пока я снимал обувь и вешал куртку, он смотрел куда-то в сторону, словно совершенно не думая о моем посещении. Потом, не вдаваясь в предисловия, спросил:
— Коньяку хотите?
— Нет, спасибо.
— А я вот выпью. Я, признаться, соскучился.
— По коньяку?
— Что вы! При чем здесь коньяк. По ощущению расслабленности. По такому осознанию себя в мире, когда все вокруг тебя спокойно, умиротворенно и ну никак тебя не раздражает, не заставляет находиться в натянутом cостоянии. У вас есть такой писатель Ерофеев, который во Время возлияний беседовал с ангелами, что он красочно и описал в своем труде «Москва — Петушки». Читали? Впрочем, это неважно. Значит, не хотите? А я вот хочу побеседовать с ангелами.