Едем! — Но вдруг стушевался. — Извини, друг. Ведь ты нездоров. Съездим в клоб завтра…
Хозяин смотрел на него с улыбкой.
— Ничего, можно ведь и без меня. Фома дорогу покажет. Там и заночуете, а утром вернетесь.
— Едем? — повернулся Данила к Мите, и видно было, что ему страсть как не терпится на свою осуществленную мечту посмотреть.
— Конечно, едем!
Митридату и самому было любопытно на этакую невидаль взглянуть. Крестьянский клоб — это надо же!
— С Самсошей не получится, — сказал Любавин. — Тропу снегом завалило, только верхами проехать можно, гуськом. Лошади у меня собственного завода, норовистые. Неровен час упадет мальчуган, расшибется. Вдвоем поезжайте. Мне с твоим сыном не так скучно хворать будет, да и Самсону скучать я не дам. Ты, кажется, хотел в микроскоп посмотреть?
— Неужто? — задохнулся от счастья Митридат. — Тогда я останусь!
Полчаса спустя он и хозяин стояли в библиотеке у окна и смотрели, как по аллее рысят прочь два всадника — один побольше, второй поменьше.
Вот они уже и скрылись за последним из фонарей, а Мирон Антиохович всё молчал, будто в каком оцепенении.
Митридата же снедало нетерпение. В конце концов, не выдержав, он попросил:
— Ну давайте же скорее изучать водяную каплю!
Тогда Любавин медленно повернулся и посмотрел на мальчика сверху вниз — точь-в-точь так же, как в бане.
В первый миг Митя подумал, что у Мирона Антиоховича снова схватило сердце, и испугался. Но взгляд был гораздо более долгим, чем давеча, и значение его не вызывало сомнений. Солнцеградский владетель смотрел на своего маленького гостя с нескрываемым отвращением и ужасом, будто видел перед собой какого нибудь склизкого ядовитого гада.
И тут Митя перепугался еще больше. От неожиданности попятился, но Любавин сделал три быстрых шага и схватил его за плечо. Спросил глухо, с кривой усмешкой:
— Так ты Данилин сын?
— Да… — пролепетал Митя.
— Тем хуже для Данилы, — пробормотал Мирон Антиохович как бы про себя. — Он думал, я не слыхал, как ты сбежал-то. Не хотел я про это говорить, чтоб не бередить… Надо думать, там, в бегах, это с тобой и случилось. Так?
— Что «это»? — взвизгнул Митридат, потому что пальцы хозяина больно впивались в плечо. — Дяденька Мирон Антиохович, вам нехоро…
Второй рукой Любавин зажал ему рот. Нагнулся и прошептал, часто моргая:
— Тс-с-с! Молчи! Слушать тебя не велено! Кто ты был раньше, не важно. Важно, кем ты стал.
Он провел рукой по лбу, на котором выступили капли пота, и Митя, воспользовавшись вернувшейся свободой речи, быстро проговорил — дрожащим голосом, но все же стараясь не терять достоинства: