Охота на гончих (Федотова) - страница 112

Дорогу знают моряки, и сквозь густой туман
К пределам приближаюсь я мне неизвестных стран!
Так было… С юных лет я жил в обители святой,
В душе моей всегда царил молитвенный покой…

Лорд Мак-Лайон молча смотрел на отца Теодора. С каждым новым аккордом, с каждым новым словом, слетавшим с губ Седрика, священник становился все бледнее и бледнее.

Читал, молился и учил смиренных простецов,
И переписывать любил труды святых отцов
В своем скриптории… Но вот случилось злым ветрам
Пригнать лихих норманнов флот к ирландским берегам.
И не спаслись от их секир ни знать, ни простецы…
И что им был мой монастырь, что братья и отцы?
Что книги – мудрости исток – работа долгих лет?
Кто служит демонам – жесток, в том состраданья нет!
Забрали злато с серебром, а то, что не металл,
В своем неистовстве слепом пожар уничтожал…
А я – священник молодой – случайно уцелел,
И навсегда, давим тоской, в себе запечатлел:
Руины Божиих церквей, развалины домов,
Убитых маленьких детей и безотрадных вдов…

Разговоры в зале постепенно стихали, взгляды присутствующих один за другим устремлялись к дальнему углу, где сидел бард со своими друзьями. Даже наемники, оставив препирательства, повернули головы. Священник, стиснув в руке помятую краюшку, застыл на лавке каменным изваянием.

– Творимир, – шепнул Ивар, осененный внезапной догадкой. – Да ведь этот Седрик про него поет?

Русич медленно кивнул: в лице безответного брата Теодора не было ни кровинки.

Пускай среди своих друзей безумцем прослыву –
Мне жаль язычников лихих! Поэтому плыву
Я прямиком в драконью пасть. А также для того,
Чтоб злую отвести напасть от края моего.
Разить язычников мечом? Я этому не рад…
Они, в невежестве своем, обречены на ад.
Не против плоти брань веду, а против Сатаны!
Пусть злые идолы падут! Пусть люди той страны…

В полумраке замершей, как перед грозой, таверны жалко брякнула об пол чья-то ложка. Семерка норманнов у двери, не сговариваясь, опустила на стол сжатые кулаки. Но бард, казалось, этого даже не заметил: он остервенело терзал струны рыдающей лютни, вторя ей уже не хрипло-испитым, а звучным и сильным, как у молодого, голосом:

За горизонтом стонет гром, и молния блестит –
Быть может, то свирепый Тор мне яростно грозит?
Он шлет на нас жестокий шторм, досадою горя,
Да только мы не повернем обратно корабля.
О Тор, что северных волков на бой благословлял!
Пил кровь поверженных врагов и жалости не знал!
Я не боюсь твоих жрецов, твоих жестоких слуг!
Кто жизнь свою отдать готов, тот не бросает плуг.
Силен ты нынче, спору нет, но твердо знаю я –
Преобразит Господний Свет норманнские края.