Охота на гончих (Федотова) - страница 296
А раз так, то не стоит и мучиться, решила Нэрис. Дети под надежным присмотром любящей бабушки, муж прекрасно знает, где его жена и с кем, – больше того, именно по его просьбе она здесь и очутилась… И что с того, что все это ей действительно нравится?! Оно, в конце концов, не преступление! На лоб леди набежали морщины. Не преступление, да. В отличие от того, что полгода назад случилось в одном из домишек на окраине Бергена. С матерью умершей кормилицы Нэрис рассталась пару часов назад, выяснив все, что хотела, и прочно утвердившись в мысли, что гибель молодой женщины была пусть трагической, но отнюдь не случайностью. А что касалось сплетен…
«Не из таких была наша Ингрид, уж поверьте, – с жаром повторяла матушка покойной, устремив на леди Мак-Лайон бесхитростный взгляд, в котором читались волнение и возмущение одновременно. – Вовсе не из таких! Ее сызмальства учили сор из избы не выносить. Кого хочешь спросите – никто про нее дурного не скажет! Да и о чем было болтать, когда умерла невестка конунга в родах, у повитух на руках? Крови, бедняжка, потеряла много, да и младенец крупный был, в батюшку. Тяжело дело шло, больше двух суток она, несчастная, маялась, уж и не чаяли, что разродится… А как разрешилась наконец, только и успела разок на сына взглянуть. Ребеночка обмыли, отцу поднесли, чтоб имя дал, как заведено, вернулись к постели – ан госпожа уже и отошла. – Голос женщины дрогнул, в нем прорезались нотки искреннего гнева. – И когда бы, скажите на милость, господин Харальд к жене руку успел приложить?! Как же им, злыдням, не совестно? Да он в супруге души не чаял! Роды на лето пришлись – он из похода сорвался, и уж так-то трясся над ней, так-то баловал, дай боги каждой такого мужа!.. Ингрид моя рассказывала: госпожа Берит ведь слабенькая была, с трудом бремя носила, все лежала последний месяц, а лето же, тяжко в темноте да в четырех стенах. Так господин Харальд жену самолично на пригорок выносил, чтоб ей легче дышалось – прямо на руки брал да нес. И сидели они там часами, что твои голубки… Убил! Да накажи меня Один, если я в жизни что-то глупей слыхала!..
А про сплетни все эти я вам одно скажу – нету в них ничего, окромя злобы людской да зависти. И дочка моя уж точно здесь ни при чем – она, когда узнала, что о вдовце болтают, ужасть как расстроилась. Помню, заглянула я к ней вечерком (Ингрид тогда в дом портного Трюггви с Верхней улицы кормилицей взяли, к двойне), а на ней просто лица нет. Я давай пытать, что да как, не крикливые ли малыши, не обижает ли хозяйка? А она мне – нет, мол, матушка, госпожа добрая, и младенчики спокойные, знай себе едят да спят… Только, говорит, чую, откажут мне от места, как есть откажут! И в слезы. Еле-еле я от нее правды добилась. Одним словом, услыхала она случайно, как одна из заказчиц с хозяйкой между примерками в мастерской языки чесали. Вот та заказчица возьми и скажи – про Харальда-то да про его жену покойную. Дескать, слух прошел. Супруга портного, понятно, заахала, мол, быть того не может, врут люди, а заказчица ей, эдак с намеком – так ты у кормилицы своей спроси, уж ей ли не знать?.. Ну, Ингрид моя и обмерла. Не дурочкой родилась, дело ясное – кто-то чужой ляпнул, а на нее и свалил! С повитух-то какой спрос: лучших в большой дом звали, они имя свое берегут, где им сплетничать, да еще и так-то? Семейство покойницы, понятно, тоже напраслину на себя возводить не станет. Вот и вышло, что на дочку мою все кивать принялись – особливо после того, как она, бедняжка, навеки глаза закрыла. Языки бы им вырвать! Мало, что неповинную оболгали, мало, что дети ее и без того сиротами остались… так ведь по сю пору, псы брехливые, угомониться не могут! – Старушка промокнула глаза рукавом и, помолчав, заговорила снова: – А что до того, как дочка умерла… Ох, госпожа, знаю, что рассказать обещала, да только как вспомню – словно кто за горло берет да давит!.. Ингрид-то моя была младшенькая, любимица, до нее одни мальчишки. Была еще дочка, году не прожила. Не чаяла я на старости лет без утешения остаться… Но коль надо, я расскажу. Навек у меня та ночь в сердце ножом застряла. Было это, дай бог памяти, седмицы через две, как я тогда у портного Ингрид в слезах застала. Дочь все ходила печальная, думала, кто на нее обиду затаил, что такой злоязыкой перед всем городом выставил… Нет, из портновского дома ее не погнали, да и шума вроде как не было никакого насчет госпожи Берит, но Ингрид моя к дурному слову чуткая была, вот и не шел тот разговор хозяйский у нее из головы. Я-то уже и рукой махнула, а она, вишь, забыть все никак не могла. Я, говорит, матушка, доищусь, не позволю, говорит, чтобы в тебя на старости лет пальцами тыкали! И у простых людей, говорит, заступники найдутся, уж они-то помогут, узнают, что за сплетник на меня наговаривает!..