Сидевшие за столами трудящиеся с удивлением наблюдали столь наглое уплотнение, ничего не понимая и давясь плохо прожеванными кусками.
Но то, что случилось потом, было хуже всего. Вконец растерявшийся директор «Родничка» вежливо попросил обедающих за тремя ближайшими к входу столами освободить их и пересесть на принесенные стулья.
Народ был до глубины души поражен. Никто не хотел пересаживаться и уплотняться. За что боролись?! За пять лет косноязычных горбачевских реформ люди как-то незаметно для самих себя отвыкли от подобной бесцеремонности власти. Голодная свобода кружила слабые головы, как дурной самогон.
Навстречу Мокрову со своего стула начал медленно подниматься детина с обожженным лицом. Когда он встал во весь свой циклопический рост, Мокров пропал из виду.
— Какого хера! — утробно прорычал он. — Я, например, знатный сталевар Мочегонов! Не слыхал? Орден Ленина имею! И меня такого лишать законного места?! А по какому праву?! Ты, например, падла, кто?
— Да директор он, директор же! — зашикали на него со всех сторон.
— Ага! Директор! А какой директор? Чего директор? Я, например, нашего директора, как себя знаю! Он мне лично орден к груди привинчивал! Так он, падла, с меня ростом! И рука у него, как у меня — лопата! А этот — че такое?
И уже совершенно звероподобно рыкнул:
— Ну-ка, бля, покаж руку!
Зал замер, как будто у края пропасти. Референт Сапожников замер посреди зала. А вся его свита отчетливо попятилась к выходу. Пока Мокров, спрятав руки за спину, затравленно озирался по сторонам, Нелли Алексеевна бесстрашно приблизилась к разбушевавшемуся работяге и звонко хлопнула ладошкой по краю стола.
— Из какого цеха? — голосом лишенным всяческих чувств закричала она.
— Кто? Я? — не понял ее гигант. — Мы из первого, из мартеновского… а че?
Не давая ему опомниться, Нелли Алексеевна как бы случайно наступила каблуком на носок огромной сандалии.
— Коммунист, беспартийный? Отвечать!
— Ой! — от боли и удивления детина потерял дар речи, а когда обрел, только и сказал заикаясь: — Я…я…я… сталевар, Моче… а ты кто такая?
— Я — секретарь парткома! — как о само собой разумеющемся гордо заявила Нелли Алексеевна, упершись немалой грудью в литой живот сталевара, от чего тот в первый миг просто сомлел, но тут же снова стал самим собой.
— Секретарь? — теперь он смотрел на женщину одним глазом, прищурив другой, как оценивающе смотрел он каждый раз в окошко печи на закипающую плавку. — А не врешь, курва? Секретарь парткома у нас, кажись, мужик!
— А я… — Нелли Алексеевна сделала внушительную паузу и тянула ее так долго, что глаза сталевара от напряжения стали слезиться, — я — технический секретарь!