Он перестал расхаживать по кабинету и внезапно посмотрел на нее в упор:
– Так случилось с вами, Диана? Может быть, ваша мать просила вас простить ее за то, что она вас бросила, а вы ей отказали?
Сердце екнуло у Дианы в груди.
– Сейчас речь идет не обо мне и не о моей матери…
– Нет, о вас, – перебил ее Гейбриел. – Итак, признайтесь, пожалела ли ваша мать о том, что бросила вас ради объятий молодого любовника? И вы отказали ей в прощении? – безжалостно допытывался он.
Диана застыла, вспомнив о том ужасном времени, когда мать их оставила: отец, бледный как привидение, бродил из комнаты в комнату в Шорли-Парке, как будто в одной из них мог отыскать жену, если внимательно присмотрится; младшие сестры по вечерам плакали, пока, обессилев, не засыпали, но вскоре вновь просыпались с криком и плачем и спрашивали, почему мама не приходит утешить их, как, бывало, приходила, когда им снились страшные сны. И в то ужасное время, стараясь хоть как-то утешить отца и сестер, Диана чувствовала, как в ее душе нарастает гнев. Она ненавидела мать за то, что та больно ранила своих близких… Наконец сердце ее ожесточилось от ненависти к матери.
Шея ее судорожно дернулась, она попыталась проглотить желчь, подступившую к горлу.
– Моя мать никогда не хотела к нам вернуться и даже не просила у нас прощения, поэтому как могла я в чем-то ей отказать? – ответила она ровным тоном, стараясь не сорваться.
– Диана… – нахмурился Гейбриел.
– Прошу прощения, милорд… – Величественно вскинув голову, она отвернулась, стараясь не встречаться с ним взглядом. – Мне пора подняться наверх и переодеться к ужину. – Правда, мысли о еде сейчас внушали ей лишь тошноту.
О матери она вспоминала редко. Да и что толку в воспоминаниях?
– Вы не даете мне выйти, милорд, – высокомерно заметила она, видя, что Гейбриел встал у открытой двери кабинета.
– Диана, вы позволите мне извиниться перед вами? – Гейбриел пытливо смотрел на нее сверху вниз. По тому, как она побледнела и как потускнели ее небесно-голубые глаза, он понял, что жестокие слова о ее матери больно ранили ее. Да, письмо мисс Бриттон, в котором шла речь о его матери, заставило его страдать, но он не имел права срывать досаду и огорчение на Диане. Коснувшись ее открытого плеча, он хрипло произнес: – Извините меня за грубость! Все дело в том, что… – Он глубоко вздохнул. – Не сомневаюсь, намерения у Элис Бриттон были самые добрые, но прошлое лучше не ворошить. Судя по всему, так будет лучше для нас обоих, – негромко продолжал он.
Диана взмахнула длинными ресницами, и ее небесно-голубые глаза заблестели… от непролитых слез? Неужели Гейбриел так сильно задел ее? Неужели за прошедшие восемь лет, проведенные в изгнании, он в самом деле стал настолько бесчувственным и эгоистичным? Неужели он настолько привык упиваться своим горем, что разучился замечать, когда сам ранит других своими холодностью и цинизмом?