С горя выхлебал весь кувшин, опять уснул, только на этот раз от опьянения – лучшего способа успокоиться я как-то не придумал. Проснулся от того, что Пинт тряс меня за плечо. Он сказал:
– Там женщины туземные пришли, сказали, что лечить могут. К вам привести кого-нибудь из них?
– Нет, другим нужнее, но травок против воспаления попроси и перевязочного материала возьми.
– Может быть, все же позвать?
– Я же сказал: не надо. Иди, присмотри за ними.
Пинт вернулся через несколько минут, положил на постель туесок с травками и рулончик ткани.
– Сказали жевать и прикладывать.
– Хорошо. Свободен, я сам справлюсь.
Вкус у травы оказался мерзким – казалось, что горечь навсегда поселилась у меня во рту. Даже полоскание не помогло. Завершив перевязку, почувствовал себя намного лучше. Трава обладала обезболивающим действием. По крайней мере, рану дергать стало меньше. Опираясь на копье, вышел на улицу и сел на край фундамента у входа. Кто-то бросил поверх него доску – получилась импровизированная лавочка. Так и сидел, щурился на солнце и разглядывал – что происходит в гарнизоне. Вечером жизнь кипела. Солдатики соображали по углам в поисках выпивки. Женщины работали и гоняли ребятишек, которые вечно путались под ногами.
Попробовал подсчитать на пальцах. Три полка по две тысячи человек – уже шесть тысяч военнослужащих, добавляем трети по женщине, считаем, что у каждой по одному ребенку. Получаем население в восемь тысяч. Нехило! Тут я увидел, что наши караульные испарились от входа. Заглянул в коридор и прислушался – донесшиеся до меня «ахи» и «охи» не оставили сомнений, чем там моя рота занимается. Препятствовать не стал, вернулся на лавочку. Примерно через час из казармы вывалилось человек двадцать дикарок. Ничего так девочки, фигуристые. Одна из них, увидев меня, подошла и села рядом. Прижалась ко мне бедром.
– Хочешь? – спросила она.
– Нет.
– Почему?
Я задумчиво посмотрел на нее: рыжие волосы, зеленые глаза. Просто очаровашка, лет так пятнадцати. Спросил:
– Ты врагов ела?
– Да. Это-то здесь при чем?
– У тебя на губах жир от человечины остался.
Она вытерла рот рукой и посмотрела на нее.
– Нет там ничего.
– Знаешь, а мне почему-то кажется, что есть. Ототрешь с песочком – приходи.
– Брезгуешь?
– Ага.
– Смотри, пожалеешь. Нас нельзя обижать! Я на тебя пожалуюсь!
– Кому? Назови имя – и я сам к этому человеку схожу. К тому же я тебя не трогаю, – посмотрел ей в глаза. – Во всех смыслах не трогаю. Прекрати грозиться: сама пожалеешь, и никакой договор тебя не спасет. Бабы, которые тявкают на воинов, долго не живут. Твое место у очага и у люльки с детьми. Так как имя того человека? – продолжал давить ее взглядом.