– Они же завоняют, – наморщил я нос.
– Нет-нет. Все предусмотрено. Их прокипятили, простерилизовали. Сотрудница «Мертвого амбара» в этом поклялась.
– «Мертвого амбара»?
– Да, там держат мертвых лошадей. Чтобы забрать эти головы, мне пришлось перелезть через нескольких бездыханных осликов.
Ди – поразительная женщина, слабонервной ее точно не назовешь. Она обожает судебную документалистику, фильмы про суровые больничные будни и литературу о серийных убийцах. Тем не менее ее самообладание меня потрясло. Если бы меня запустили в огромный амбар, забитый мертвыми лошадьми, ослами и пони, я бы не выдержал и при первой же возможности разболтал об этом своему самому близкому человеку – причем в красках и с придыханием. Перед соблазном немедленно позвонить я бы, возможно, устоял, но вот эсэмэс наверняка бы отправил. «Вокруг меня полным-полно лошадиных фрагментов!» или «О боже! Я чуть не споткнулся о полуразложившегося осла!». Но для Ди это была лишь рутинная работа на пути становления закаленной лошадницы. Неужели такое происходит со всеми, кто слишком часто разглядывает больные конские пенисы?
– Если хочешь, отнеси пока черепа в кабину, – сказала жена.
Самолетной кабиной предыдущие хозяева дома называли стеклянную комнату наверху. Название прижилось и у нас. В кабине зимой было очень холодно, а летом – очень жарко, и коты туда не совались. Не стоило, конечно, оставлять там черепа надолго, но припрятать на время – в самый раз. Может, на этих конях уже и не было… конины, как утверждала Ди, но не мясом единым. Прошлой ночью, например, Пабло с Джанетом замечательно повеселились с куриной тушкой, которую я недальновидно оставил на разделочной тумбе. Они устроили ей загробную прогулку: сменяя друг друга в порядке очереди, провели экскурсию по гостиной, обеим ванным и моему кабинету.
В кошачьем расписании убийств на тот момент было затишье. Не меньше месяца прошло с тех пор, как я, выходя из спальни, наступил на голову землеройки, и почти год – с тех пор, как я бегал по кухне с мусорным ведром за перепуганной полузадушенной камышницей. Поэтому я очень удивился, когда унюхал возле лестницы нечто, подозрительно напоминающее «аромат» дохлой мыши.
Запах дохлой мыши я не спутаю ни с чем. Он отличается от душка усопшей землеройки или полевки: он… желтее. То, что воняло сейчас, жутко походило на вонь, которую прошлым летом источала любимая когтеточка Медведя – я слишком поздно обнаружил под ней полуразложившуюся мышь. С другой стороны, было в нынешнем «аромате» и сходство с «благоуханием» обезглавленной крысы (уверен, убили ее не мои коты, хотя голову они сгрызть вполне могли, ведь мозги для них – большое лакомство). Крысу эту я за месяц до истории с когтеточкой нашел на полу в кухне, поспешно замотал в пакет и выкинул в мусорный бак. Стояло жаркое лето. Свою ошибку я осознал уже через несколько часов и рванул на смрад. Мусорник кишмя кишел личинками. Пришлось осуществить сложный шланго-поливочный процесс – очень уж я испугался, что ночью меня навестят местные активисты и прирежут во сне. Вновь проходить через такое я не хотел, и уж, конечно, не горел желанием получить от соседей прозвище «Личинка в голове», а потому поставил себе задачу непременно отыскать источник нынешней вони. Я убрал под лестницей, заглянул под диван и даже под кухонные тумбы, однако ничего не нашел.