Несколько дней сочинял я заявление, в котором решил не скрывать и не утаивать все свои мучения. Не позабыл сообщить командиру и о случае с полтинником.
Но как передать заявление? Идти в штаб — боязно. Да меня туда просто не пустили бы. Не придумав ничего лучшего, я решил передать жалобу через денщика командира.
Выслушав мою просьбу, он оглядел меня с ног до головы и, презрительно усмехнувшись, протянул:
— Эх ты, деревня!
И пошел прочь. Что он хотел этим сказать — не знаю.
«Ну, хорошо, — подумал я, — не хочешь помочь мне, так я и без тебя все устрою». Набравшись храбрости, я дошел до командирского особняка. В садике играли две девочки, нарядные, похожие на грациозных кукол. Это были дети командира полка.
Когда одна из девочек подошла к решетке, я попросил ее передать письмо отцу и, обрадованный своей находчивостью, побежал в казармы.
— Глебов, ты где, стервец, был? — встретил меня взводный.
— В лавочку ходил, господин взводный, — скрывая свою веселость, ответил я.
— Разрешение у отделенного командира на отлучку просил?
— Никак нет, господин взводный.
— Три наряда вне очереди на кухню получи. Отлучишься еще без разрешения — на губу сядешь.
Я слушал взводного и торжествовал. Недолго вам теперь, господин взводный, осталось мучить меня.
В тот же день вечером меня вызвали к командиру роты. Во взводе всполошились: зачем бы мог Глебов понадобиться угрюмому капитану Мельникову?
Но я не унывал. На расспросы товарищей отвечал, что не знаю, а сам при этом хитро и многозначительно улыбался.
— Ваше высокоблагородие (особые полки по титулованию были приравнены к гвардейским частям), рядовой Глебов явился, — молодецки хлопнув каблуками, представился я ротному.
Капитан Мельников сумрачно посмотрел на меня и сухо спросил:
— Рядовой Глебов, устав воинской службы проходил?
— Так точно, проходил, ваше высокоблагородие.
— Так вот, за нарушение устава отправляйся на тридцать суток на гауптвахту.
Ошеломленный, стоял я перед ротным, ничего не соображая. Когда я нарушил устав? Где? Час от часу не легче. Неужели взводный снова наябедничал?
— Можешь идти, — так же сухо буркнул ротный.
Обескураженный свалившимся на меня новым несчастьем, я понуро поплелся к выходу.
— Отставить! — загремел капитан. — Ты как, подлец, пошел? Устава не знаешь?
Пришлось вернуться, вытянуть руки по швам, стать в струнку перед капитаном, сделать поворот и, четко отбивая шаг, выйти.
В этот же день меня под усиленным конвоем отвели на гауптвахту в одиночную камеру.
Все это так меня потрясло, что временами казалось, будто все это происходит во сне. Я сидел на гауптвахте, не зная, за что сижу. Я никого не оскорбил, ничего не украл, ничего не сделал плохого.