— Ты больше не будешь плакать, моя маленькая птичка?
— Лоуренс… я не знала…
— Да, конечно, ты не знала.
— Ты про это говорил, что будешь, счастлив показать?
— Да, моя радость. Про это.
— И что, тебе было?..
— Было ли мне хорошо? Я никогда не был так счастлив в своей жизни, моя маленькая птичка. Это правда. А теперь тебе надо отдохнуть.
Завернувшись в остатки сорочки, Оливия стояла у окна, глядя, как над горизонтом появляются первые лучи света. В руках она держала увядший розовый венок, который вчера украшал ее волосы, а теперь своим видом напоминал, что время прошло и многое изменилось, в том числе и сама Оливия. То, что произошло этой ночью, было самым волнующим переживанием за все семнадцать лет ее жизни. Лоуренс сдержал слово. Он не причинил ей боли, и когда взял ее во второй раз, она уже не испытывала никакого страха, только наслаждение. «Обрезав ей крылышки», Лоуренс накрепко привязал ее к себе, и эта привязь была сильнее, чем самые крепкие путы на ногах сокола.
Лоуренс не спал. Он видел, как она молча ходила по комнате, как бросила взгляд на шкаф, на котором лежал ключ от спальни, и как рассеянно пощипывала свой венок, и понимал, в каком направление текли ее мысли. Ее вспышка ярости действительно была вызвана глубоко спрятанным страхом, поэтому, открыв ей мир телесных радостей, он дал ей возможность переоценить свое положение. Он не собирался так набрасываться на нее в эту ночь, но в тот момент следовало немедленно, что-то предпринять. Наверное, у нее останутся синяки.
— Иди сюда, маленькая птичка.
От звука его голоса Оливия вздрогнула. Руки инстинктивно плотнее запахнули на груди полы разорванной рубашки, хотя она и продолжала стоять к нему спиной.
— Послушай меня, Оливия, — повторил он мягко, но настойчиво.
Медленно и словно неохотно она подошла к кровати и остановилась. Он приподнялся и притянул ее к себе, сбросив с ее плеч сорочку. Прикосновение его пальцев к груди пронзило ее огнем, и Оливия схватилась за покрывало, чтобы спрятать свою наготу от дневного света. Но он удержал ее руку, мягко посмеиваясь над ее смущением.
— Нет, Лоуренс, пожалуйста, не надо… уже светает…
— Оливия, некоторыми вещами можно заниматься в любое время суток, и любовь входит в число таких вещей, Я хочу, чтобы ты все видела. Это очень красиво!
— Лоуренс, отпусти меня. Позволь мне одеться. Мне холодно…
— Тогда я тебя согрею вот так. — И с этими словами он опустил ее к себе на колени, вынуждая смотреть, как его опытные, уверенные руки гладят и ласкают ее тело. Она увидела, как он вошел в нее, как склонялось над ней его красивое лицо с пронзительными серыми глазами, как он смотрел на нее взглядом собственника, и поняла, что для любви не существует различий между днем и ночью.