Глеб набрал синих шариков, чтобы накормить несчастного, а также - мысль выглядывала из глубин сознания - испытать съедобность этих насекомых. Но недавний враг отворотил иглы от еды. Либо некий кодекс чести запрещал ему принимать угощение из рук неприятеля, либо шарики действительно были несъедобны.
Глеб рассудил, что поменяйся они местами, не миновать бы ему мучительной гибели, и, махнув крылом на невежливого гостя, бросил его.
Кинув прощальный взгляд на потерянное гнездо, он отправился в сторону гор, держась, разумеется, как можно выше.
Тусклое, но жаркое солнце приблизилось к горизонту, отдав недавние свои владения во власть прохладной свежести. Здесь разреженный атмосферный слой почему-то граничил с плотным без какого-либо плавного перехода, как воздух с водой. Стык двух сред, невидимый днем, закат окрасил оранжевыми разводами, не только радовавшими глаз, но и скрывшими под собой ландшафт. Волей-неволей Глебу пришлось снизиться, оказаться в царстве красных сумерек. Он хотя и не очень любил ночь, привык к ней, не пугался тьмы, но ночи его прошлой жизни наполнял позволявший видеть электрический свет, здесь отсутствовавший.
Глеб занялся устройством ночлега, пользуясь крохами закатной иллюминации. Соединив верхушки соседних деревьев, ему удалось смастерить что-то вроде гамака.
Беспокойные сны всю ночь терзали его, грозили сбросить с ложа. И заря, не уступавшая в красках закату, принесла просветление не только небесное, но и душевное.
Глеб свесился с гамака в надежде отыскать убежища сладких спиралек. Желудок настойчиво требовал завтрака. Землю усевали вездесущие шарики, отражение пылающего огнем неба сделало их мраморно-фиолетовыми. Увы, спиральки надежно укрылись, сколько Глеб не напрягал зрение - никаких признаков присутствия пищи не увидел. Зато заприметил нечто такое, что восторг проделал то, чего не удалось сну: выкинул его из гамака, и если бы не способность летать, то множественные переломы были бы Глебу гарантированы. Внизу, еле заметное среди деревьев, примостилось яйцо. Точно такой же кокон, как тот, в котором возродился сам Глеб. Однако он не торопился поздравлять себя с успешным разрешением жилищной проблемы, ведь гнездо уже могло быть кем-то занято. Конечно, чудесно, если бы там оказалось создание похожее на Глеба, родственное ему. Уж общий язык они бы нашли. Глеб гнал от себя столь невероятное предположение, но оно уцепилось в нем и никак не желало исчезнуть.
Он уже успел убедиться, что элементарные правила приличия в этом мире не в чести, однако, как не торопило любопытство, все-таки выдавил серию покашливаний, должных сообщить жильцу о раннем визитере. Только совершив этот несложный, но, по его мнению, достаточный обряд, он заглянул в гнездо. В первые же секунды, пока глаза привыкали к заполнявшему кокон сумраку, слух его уловил присутствие хозяина. А затем и зрение подтвердило верность предчувствий: в уютной соломенной постельке лежала и смотрела сон его копия, облик, столько раз отражавшийся в темных стеклах. Глеба окутал суеверный трепет. Уверенность в собственной неповторимости возлежала на фундаменте всего прежнего его существования, где не видел он никого даже отдаленно на него похожего. Между тем, двойник, почувствовав присутствие постороннего, пробудился и уставился на Глеба. Похоже, им владели иные чувства, потому что реакцию его к радостной можно было отнести, ссылаясь только на обычаи, радикально противоположные известным Глебу. Незнакомец ощерился и выпустил зубы, как бездомная кошка, изготовившаяся драться, выпрастывает когти. Глотка его породила змеиное шипение, а крылья взметнулись, фальшиво утроили ширину плеч.