Подумала об этом – и тут же поняла, какой же дурочкой была, воспринимая так реальность. Султан Селим тоже ведь не был старшим братом, но шахзаде Мустафу постигла страшная участь, потому что… потому что Хюррем-султан так решила.
– Главное – не старшинство, – пробормотала тогда Махпейкер. – Главное – кто твоя матушка.
– Не стоит о таком вслух, – обронила Сафие-султан, но больше не сказала ничего, и вот тогда-то Махпейкер стало страшно.
Не стоит о подобном вслух, да. Вот прямо никто ничего и не говорит, только намеки да пересуды. Но думают об этом все. Думают – и понимают, ведь старшинство – это еще не все…
А валиде Сафие продолжала говорить, и холод леденил кровь Махпейкер.
Двадцать сыновей и немногим больше дочерей оставил после себя султан Мурад. Двадцать! Это же… это же целая армия султанов!
Но Блистательной Порте нужен был один. И потому девятнадцать постигла страшная участь.
О судьбе матерей этих мальчиков валиде Сафие не говорила. И, судя по резко обозначившейся около губ складке, говорить не собиралась. Мол, выясняйте сами, ежели вам так нужно. Да только помните, что ничего хорошего не выясните.
Аллах, если ты действительно всемилостивый и милосердный, то почему?!
Махпейкер размышляла жарко, лихорадочно и понимала, что Башар делает то же самое. А Хадидже, видимо, очень напугана…
– Гарем – это место, где каждый за себя, – внезапно произнесла Хадидже.
Махпейкер встрепенулась. Башар тоже удивленно подняла голову, зрачки ее расширились. Хадидже не ожидала от девочек такой быстрой реакции, смутилась, покраснела, но голос ее продолжал звучать твердо:
– Мне так говорили. А вам?
– Говорили, – медленно, нехотя проронила Башар.
Махпейкер хмыкнула, прищурилась. Что-то крылось в словах Хадидже, что-то такое важное… Какой-то шанс, который нельзя упустить.
– Значит, всем говорили, – кивнула Хадидже. – А правду ли говорили многомудрые калфа?
– Они верили в то, что говорят, – вздохнула Махпейкер.
– Но правда ли это? – продолжала настаивать на своем Хадидже.
Башар поднялась с места, в ее глазах разгорелись воинственные огоньки, которые и делали ее той самой Башар – Победительницей, и горе тем, кто не уступит ей дорогу!
А ведь если они обе станут султаншами, внезапно поняла Махпейкер, то им тоже предстоит решать – чей сын останется в живых? Кто будет султаном, а кто упокоится в роскошной тюрбе-могиле, жесткой и темной, несмотря на все драгоценности, которыми изукрасят место упокоения?
Господи… то есть Аллах, конечно, но какая разница! Господи, за что караешь?
Махпейкер не хотела, не желала думать о таком. Это же Башар, та самая Башар, которая тебя с полуслова поймет и ни за что не осудит! Как же тогда?