Переплетчик обвел присутствующих взглядом, в котором читалась какая-то радость, будто он получал удовольствие, ставя своего адвоката в крайне затруднительное положение.
— Да-да, о господине Лиотаре.
Адвокат повернулся к секретарю суда, который записывал все, что говорилось:
— Вы не имеете права включать в протокол эти ответы, не имеющие отношения к следствию. Я действительно пошел к Стёвельсу, чья репутация была мне известна, чтобы спросить его, может ли он выполнить для меня одну переплетную работу. Верно?
— Верно.
Почему же, черт возьми, какой-то дьявольский огонек пляшет в светлых глазах фламандца?
— Речь шла об экслибрисе с фамильным гербом.
— Именно так, господин Мегрэ, мой дед — граф де Лиотар и только по собственному желанию отказался от титула. Так вот, я хотел заказать экслибрис с фамильным гербом и обратился к Стёвельсу, зная, что он — лучший в Париже переплетчик, но зная также, что он перегружен работой.
— Вы говорили с ним только о своем гербе?
— Простите. У меня складывается впечатление, что вы допрашиваете меня. Господин следователь, мы находимся в вашем кабинете, и я не желаю, чтобы полицейский ради собственного удовольствия задавал мне вопросы. Я уже прибегал к ограничительным оговоркам, когда речь шла о моем клиенте. Но чтобы члена Коллегии адвокатов подвергали…
— У вас еще есть вопросы к Стёвельсу, господин комиссар?
— Нет, благодарю вас.
Забавно. Мегрэ казалось, что переплетчик вовсе не сердился на него за то, что произошло, а наоборот, даже смотрел на него с какой-то симпатией.
Адвокат же снова уселся, схватил папку с документами и демонстративно углубился в бумаги.
— Вы меня найдете, как только пожелаете, мэтр Лиотар. Знаете, где мой кабинет? Предпоследний налево, в глубине коридора.
Он улыбнулся следователю Доссену, который чувствовал себя не в своей тарелке, и пошел к двери, отделявшей Дворец правосудия от уголовной полиции.
Здесь было очень шумно; за всеми дверями звонили телефоны, во всех углах сидели и ждали люди, инспектора бегали по коридорам.
— Комиссар, кажется, вас ждут в вашем кабинете.
Открыв дверь, он увидел Фернанду, сидевшую против малыша Лапуэнта, который расположился за его столом, слушал ее и делал записи. Смутившись, Лапуэнт встал.
Жена переплетчика была в бежевом габардиновом плаще с поясом и скромной шляпке из той же ткани.
— Ну, как он? — спросила она. — Вы ведь только что видели его? Он еще там, наверху?
— С ним все в порядке. Он признает, что Лиотар приходил к нему в мастерскую двадцать первого после обеда.
— Сейчас произошло более важное событие, — сказала она. — Только умоляю вас, примите всерьез то, что я вам расскажу. Сегодня утром я, как обычно, вышла с улицы Тюренн, чтобы отнести обед в Сайте. Еду я ему ношу в эмалированных судках. Я села в метро на станции «Сен-Поль» и сделала пересадку на «Шатле». Возле двери было свободное место, и я села. Устроилась и стала читать газету, ну, вы знаете, какую заметку. Судки я поставила на пол, рядом с собой, и чувствовала ногой их тепло. Должно быть, скоро должен был отойти какой-то поезд, потому что за несколько станций до вокзала Монпарнас вошло много народа, много людей с чемоданами. Зачитавшись, я не следила за тем, что происходило вокруг, и вдруг почувствовала, что кто-то дотронулся до моих кастрюль. Я успела заметить только чью-то руку, пытавшуюся поставить на место металлическую скобу, соединяющую кастрюли. Я поднялась, повернулась к своему соседу. Мы подъехали к станции «Монпарнас», мне нужно было сделать еще одну пересадку. Почти все сошли со мной. Уж не знаю, как это у него получилось, но ему удалось перевернуть судки и выскользнуть на платформу, прежде чем я успела его толком разглядеть. Все у меня вылилось. Я принесла кастрюли, но они, кроме нижней, почти совсем пустые. Вот, посмотрите сами, металлическая скоба держит все кастрюльки закрытыми. Сами они открыться никак не могли. Я уверена, что кто-то следил за мной и пытался бросить яд в еду для Франса.