РККФ между тем разжился еще одним линкором – новейшим и крупнейшим кораблем «Вэнгард», которому до введения в эксплуатацию оставалось всего несколько месяцев. С названием не стали мудрить и попросту перевели английское на русский – «Авангард».
В те самые дни авианосец «Советский Казах-стан» и линкор «Иоанн Грозный» так и не дошли до английских берегов – им было приказано, не сбавляя хода, двигаться к Исландии. Туда же направились тяжелые крейсеры «Карл Маркс» и «Фридрих Энгельс».
В то время Исландия уже была оккупирована Англией и Америкой, боявшимися, что немцы нагрянут на остров первыми. Американцы высадили в Рейкьявике около сорока тысяч солдат – больше, чем мужского населения среди исландцев…
* * *
Дядя Миша ходил вокруг штурмовика, изредка поглядывая на север, где все резче и четче очерчивался берег Исландии. За время своего едва ли не кругосветного путешествия он насытился экзотикой.
Память хранила виды дальних стран и таинственных островов. Самыми яркими, конечно же, оставались воспоминания о Гуаме – вот уж где душа переполнилась впечатлениями!
Уже на Гавайях Ерохин малость успокоился, а на Панамском перешейке его больше заботила военная составляющая – как получше прижучить американцев, возомнивших, что канал принадлежит им одним.
В Панаме тоже были пальмы, были аллигаторы, старинные форты, знавшие набеги корсаров Моргана, но на все это Михаил смотрел с позиций знатока и ценителя, а не восторженного неофита.
Корабли заходили на Антильские острова – пополнить запасы воды и провизии (трофейного горючего хватало в хранилищах близ Панамского канала), а после вышли в Атлантику.
Постепенно блеск и голубизна уступали место суровым краскам севера, но Дяде Мише было тепло по-прежнему – с ним была Тетя Муся. Маша, правда, сердилась, когда ее так называли, и Ерохин следил за языком, но думки-то не запретишь…
Ерохин улыбнулся. Монахом он не был и девушек не сторонился, однако полагал, что ничего, кроме утехи, прелестницы дать не могут. Он ошибался.
Ты не просто живешь чувствами и ощущениями, тебя всего переполняет нежность. Только и мыслей, что о Маше, Машеньке, Машечке, Машулечке.
Вот она подбегает к нему, оглядывается пугливо – не видит ли кто? – и бросается ему на шею, целует и смеется. И тебе ничего больше не нужно, ничего во всем мире, чье скучное бытие, чьи горести тебе совершенно не интересны.
Одна забота гложет тебя: как бы так устроить жизнь, чтобы Маше было с ним хорошо. И все!
Конечно, забота эта требует многих сил и трат, но все они в радость. Вот даже сейчас, когда Тети Муси нет с ним рядом, достаточно лишь вспомнить о ней, и глуповатая улыбка сама раздвигает сурово сомкнутые губы боевого офицера…