Мы втроем поднимаемся на помост и занимаем свои места. Над троном раскрыт великолепный балдахин, но моего стула он пока не покрывает. Лишь только став королевой, я буду вкушать под этим золотым покровом. Я окидываю взглядом зал, сотни лиц, разглядывающих меня. Эти люди подталкивают друг друга локтями и показывают на меня, осознав, что я стану их королевой, до тех пор пока не раздается пение горнов и вперед не выходит глашатай.
Я замечаю, как осторожно выказывает эмоции Эдвард Сеймур, понимая, что новая королева приблизит к себе новых советников, новых королевских родственников, новых королевских друзей и приближенных. Он тщательнейшим образом оценит, насколько серьезно я смогу угрожать его положению шурина короля, брата королевы, трагически погибшей от родильной горячки. Его брата нигде не видно, и я не ищу его глазами. Я смотрю прямо перед собою невидящими глазами, надеясь, что Томас сегодня решил поужинать в другом месте. Мне нельзя его искать. До конца моих дней.
* * *
Я молю Господа, чтобы он направил меня, дабы сбылась воля Его, а моя непокорная воля и неподобающие желания были полностью подчинены божественному плану. Я не знаю, где искать Бога: то ли в старых церковных ритуалах, в образах святых мучеников, в чудесах и старцах – то ли в новых молитвах на английском и самостоятельном чтении Библии. Но я должна Его найти. Мне Он необходим, чтобы подавить мою страсть и обуздать мои собственные устремления. Если мне надлежит предстать пред Его алтарем, чтобы принести клятву верности в еще одном, лишенном любви браке, мне жизненно необходима его помощь и поддержка. Я чувствую нутром, я совершенно уверена в том, что без Божьей помощи не смогу выйти замуж за короля. Я не сумею отказаться от Томаса, если не буду верить, что делаю это ради великой цели. Я не смогу отречься от своей первой, единственной любви, моей нежности, моей страсти к этому удивительному, невероятно притягательному мужчине, если только Божья любовь не займет ее место.
Я молюсь с пылкостью новообращенного, преклонив колена возле архиепископа Кранмера, который вернулся ко двору, где против него никто не произнес и слова, словно сама эта история с обвинением в ереси была лишь отступлением, фигурой танца – шаг вперед, два назад, в сторону и кругом. Я не понимаю, как такое возможно, но мне кажется, что король сам вовлек своих советников в эту игру, заставив их обвинить архиепископа, а затем помиловал того и повелел ему начать расследование против своих обвинителей. И теперь окружение Стефана Гардинера трепещет от страха, а Томас Кранмер горделиво возвращается ко двору, чтобы укрепиться в милости короля. Он сейчас молится подле меня, подняв испещренное морщинами лицо вверх, в то время как я молча пытаюсь убить свою любовь к Томасу, заменяя ее на любовь к Всевышнему. Но бедное мое сердце даже сейчас, во время исступленной молитвы, в лице, искаженном крестной мукой на распятье, угадывает его смуглые черты, и святая мука мне кажется сладострастием. Осознавая эту подмену, я крепче сжимаю веки и бросаюсь в молитву с еще большим отчаянием.