Томас Кранмер смотрит на меня так, словно боится того, что я могу сказать дальше, потом мягко опускает руку на мою голову в знак благословения.
– Пока вы не станете совершать ничего дурного, Господь будет вас защищать, а король не остынет к вам любовью, – тихо произносит он. – Но вы должны быть совершенно чисты и далеки от греха, дочь моя. Вы должны проявлять подобающие жене верность и послушание. Будьте в этом очень внимательны.
– Я далека от греха, – упрямо говорю я. – Об этом меня не надо предупреждать. Я, как жена Цезаря, вне подозрений.
– Я рад этому, – отзывается Томас Кранмер, который своими глазами видел королев-прелюбодеек, поднимающихся на эшафот, и не произносил за них ни слова защиты. – Я рад, потому что мне невыносимо…
– Но скажите, как же мне тогда думать? Как мне писать? Как говорить с ним о реформах, чтобы не задеть его? – прямо спрашиваю я.
– Господь направит вас, – говорит старик. – Вы должны проявить храбрость и использовать дарованные вам Богом ум и голос. И не позволяйте придворным папистам смирить себя. Вы должны высказываться свободно. Он полюбит в вас эту черту, не сомневайтесь. Вы посланы Богом сюда, во дворец, чтобы вести двор к реформам. Так имейте дерзновение и выполняйте свою работу.
Гринвичский дворец
Весна 1546 года
В феврале короля снова одолевает лихорадка.
– Никто не сможет заботиться обо мне так, как это делал Баттс, – жалобно говорит он. – Я умру от того, что у меня нет хорошего доктора.
Он требует, чтобы я приходила в его спальню, но в то же время стыдится смрада, который источает его нога и который невозможно заглушить никакими маслами и ароматными травами. Он не хочет, чтобы я видела его в льняной рубахе с пятнами от обильного пота. Но хуже всего то, что Генрих начинает думать, что беда заключается не в болезни, а в приблизившейся старости. Он постепенно сползает в объятия липкого страха смерти, от которого нельзя избавиться ничем другим, кроме поправления самочувствия.
– Доктор Уэнди сделает для вас все, что в его силах, – стараюсь успокоить его я. – Он очень внимателен и верен Вашему Величеству. И я молюсь о вас каждый день и каждый вечер.
– А еще из Булони приходят дурные известия, – вспоминает он. – Этот молодой идиот, Генри Говард, разрушает все, чего я добился с таким трудом. Он тщеславен и хвастлив, Екатерина. Я отозвал его и послал на его место Эдварда Сеймура. Ему я могу доверить Булонь, он сохранит мой замок в неприкосновенности.
– Он справится, – воркую я, – не беспокойтесь.
– А что, если я не поправлюсь? – Маленькие, глубоко посаженные глаза впиваются в мое лицо с почти детским страхом. – Эдвард еще совсем маленький, Мария при первой возможности вернется в Испанию… Если я умру сейчас, в этом месяце, то к Пасхе королевство снова будет воевать! Я никому из них не доверю оружия. Они скажут, что будут воевать за папу или за Библию, и ввергнут королевство в нескончаемую войну, и тогда нападет Франция!