– Он был мне не пара, – соглашаюсь я. Теперь я понимаю, какой он хочет слышать свою историю. В конце концов, в мире не так много сказок, а эта должна рассказывать о девушке, которая не могла найти свое счастье до тех пор, пока не встретила своего принца. – Конечно, он был мне не пара, и, когда он умер, благослови Господи его душу, мне было всего лишь двадцать лет.
И, словно клевета на бедного, давно почившего Эдварда убаюкала его, король ответил мне долгим, громоподобным храпом. Я замолкаю на мгновение и вдруг понимаю, что он перестал дышать. В какой-то пугающий миг в комнате повисла полная тишина, но король снова оживает и делает громкий выдох. Это происходит снова и снова, и я постепенно учусь не вздрагивать от этих звуков. Я по-прежнему сижу в кресле возле камина и наблюдаю за тем, как огонь лижет потрескивающие поленья, бросая на стены причудливые пляшущие тени, и слушаю храп, больше похожий на рев кабана в свинарнике.
Интересно, который же сейчас час? Должно быть, рассвет совсем скоро. А когда придут слуги? Должны же они развести огонь в каминах с наступлением нового дня? Жаль, я не знаю, сколько сейчас времени. Я готова отдать все, что угодно, лишь бы узнать, сколько еще мне ждать окончания этой ужасной ночи, которая, кажется, тянется целую вечность. Как странно: ночи с Томасом пролетали как одно мгновение, словно луна взлетала и падала, а солнце прыжком занимало ее место. Но теперь все не так. И «так», скорее всего, не будет больше никогда. Теперь я должна бесконечно долго ждать рассвета и чувствовать, как течет мимо меня время, пока не покажутся первые лучи солнца.
* * *
– Ну, как все прошло? – шепчет Нэн. За ее спиной слуги выносят из моей комнаты золотую миску и кувшин для умывания, а горничные брызгают розовой водой на мои простыни и держат их перед камином до тех пор, пока те полностью не высохнут.
Нэн держит в руках сумочку с сушеной рутой. Стоя спиной к комнате, она достает из камина крюк, которым я ворошила поленья, опускает его в бокал с элем, разогревая его, и добавляет туда руту. Никто не замечает, что именно я пью, а я стараюсь отвернуться, чтобы никто не видел моей гримасы.
Вместе с ней мы подходим к молитвенной скамье перед распятием и преклоняем колени так близко друг к другу, чтобы ни одного из сказанного нами слова нельзя было расслышать за нашими спинами и всем казалось, что мы просто произносим слова молитв на латыни.
– Он еще мужчина?
Один этот вопрос сам по себе уже тянул на государственную измену. Брат Анны Болейн лишился головы как раз за него.