На нее очередь имеется… Как вы это по–гвардейски сумели. Уважаю!» – «Ты, Жора, – отвечаю ему, – гвардию не трогай. Ты в ней никогда не был и быть не можешь». – «Почему?» Я не стал ему объяснять, прямиком в местный комитет. Обидно, конечно, как тебе сейчас. Первый раз за всю жизнь попросил путевку – и так влип. В комитете выложил им путевку на стол, сказал несколько попутных слов – в отпуск поехал за свой счет.
– Побывал все–таки на Псковщине?
– Побывал, Коля. Так славно побывал – возвращаться не хотелось.
Николай Егорович ухмылялся, закашливался дымом и выпускал его из ноздрей.
– Аллегории твоей никак не пойму.
– Я тебе как было рассказал. Как коллектив от меня отвернулся, пошел на поводу у Стукалиной… Выводы сам можешь сделать, тебя для этого начальником поставили на командную высоту. Часто, Коля, часто мы ходим благополучные и довольные и не подозреваем, что у нас в кармане чужая путевка.
Карнаухов поднялся, за ним поспешно Кирилл Евсеевич.
– Я тебя обидел, Коля?.. Не сердись. Старческое у меня. Привык всех учить, самого бы кто поучил.
– Нет, ничего…
Они медленно брели к административному корпусу. Седые головы приятелей солнце поджигало, как через линзу. У Карнаухова было ощущение, что затылок его задымился, ощущение настолько реальное, что он потрогал макушку. Нет, не горит.
«Нет, не горит, – думал он, поглядывая на идущего с полуоткрытым ртом Мефодьева. Беспощадное солнце подчеркивало контраст между бледно–белой пергаментной кожей на висках друга, тонко натянутой, жалкой, и суровыми, глубокими, серо–коричневыми морщинками, стекавшими от глаз к подбородку и замыкавшими рот в плотно неживое кольцо. – Куда ни оглянешься – саднит сердце от жалости. Сколько маленьких, незаметных лечалей окружают нас. Погляди, – пе заплачь! – как весело–безмятежно бодрится человек, словно не замечает, не предвидит… Ну, ничего. Главное сейчас – сын. Старший сын. Лишь бы там все как–то утряслось».
Не часто в своей жизни Николай Егорович чувствовал себя таким беспомощным и подавленным, близким к совсем уж унизительным мыслям.
Не успел он войти в свой кабинет и набрать номер милиции: хотел еще разок посоветоваться – будь что будет! – с капитаном Голобородько: судя по всему, тот все же отнесся к беде Карнаухова с пониманием. Не успел он позвонить, как в кабинет элегантно вступила Инна Борисовна.
– Вызывали, Николай Егорович?
– Я? Ах да. Утром я был, видимо, несдержан. Извините меня, Инна Борисовна.
– Пустое, Николай Егорович. Я вас понимаю, что же, в таком состоянии…
– В каком состоянии?
Инна Борисовна, настроившаяся на доверительный обмен любезностями, смутилась.