Эта новая слабость не физического свойства, а какая–то гнилая расплавленность душевного состояния заколотила его больнее боли. Не то чтобы раньше не переживал он приступов смятения, мрачных предчувствий или неверия в свое нравственное здоровье; переживал, конечно. Однако раньше, застигнутый чем–либо подобным, он предвидел, почти ощущал, как скоро уныние сменится приливом бодрости и новые силы вольют энергию в уставшие клетки. Здесь же, в центре города, окутанный жаркой пеленой, покусываемый резью незажившей раны, Афиноген невыносимо ярко прочувствовал неизбежность и роковую неотвратимость действия посторонних могучих сил, перегнувших пополам его скелет и имеющих власть невзначай раздавить ему череп, расплескать по асфальту то самое, что и есть его душа и разум.
«Ну уж не так это просто, – сказал себе Афиноген. – Не ящерица же я в самом деле. Иду и иду по своей надобности, и никто меня не ведет. Сам себе вы– брал, направление. Иду к любимой Наташе, которая меня ждет. Все остальное сейчас рассеется».
Он вдохнул душный запах асфальтовых испарений, поднялся и заковылял дальше. Он нарочно не сворачивал теперь с солнечной стороны и не старался приспособить движения к импульсам, стреляющим из–под набухшего и булькающего бинта. Больничные тапочки больше всего действовали ему на нервы. Он скинул их и понес в руке. С лица на шею, под горячую рубашку, скатывались ручейки пота, ядовитую соль слизывал он с губ, ругался на чем свет стоит. Брюки обвисли и прилипали к влажным ногам. Казалось ему, весь он внутри раскалился, подобно солнцу, и не идет, а перетекает студенистой массой из шага в шаг. «У меня поднялась температура, – сообразил он, – вероятно, высокая температура. Надо будет попросить у Наташи градусник, прежде чем идти в загс. Могут истолковать мое желание попасть в загс, как результат горячки. Но это же не так. Я давно решил жениться на Наташе, а она обещала родить мне сына… Я все отлично помню и сознаю».
От пивного ларька навстречу ему стремительно кинулся человек, которого Афиноген знал, несколько раз пил с ним пиво, но имени его вспомнить не мог. Человек был неопределенного возраста в жокейской кепочке и нетрезвый.
– Гена! – закричал он. – Кореш дорогой! Выручай! – подбежав близко, он совсем осатанел. – Ты уже кирной? Ну, даешь. Выручи, Афиноген!
– Чем тебя выручить?
– Займи полтинник. Больше не прошу, вижу. Но полтинник ссуди старому другу.
«Старый друг» вибрировал перед глазами, ускользал из прицела, жокейская зеленая кепочка – единственный ориентир.
– Денег у меня нету… Тапочки, хочешь, возьми. Новые совсем. Загонишь на базаре.