Дыхание ее замедлялось и становилось по–детски легким; бесхитростные и неуклюжие мысли текли редкой, с долгими паузами, чередой, поглощая лишь малую часть внимания и жизненных сил. Так бывало до того долгожданного мгновения, когда возникали под дверью знакомые шаги кого–нибудь из трех родных мужчин, заходился восторженным лаем Балкан, лопался с хрустом дверной замок. С неудержимым коротким «ой!» она спешила навстречу, с каждым шагом из кухни к двери зябко ощущая возвращающуюся жажду деятельности…
Вечером Энрст Львович за отдельным столиком неподалеку от оркестра поджидал Свету Дорошевич. Ему в пору было выть от духоты, от того, что официант принес теплую водку, от влажного сердечного беспокойства. Галстук душил. Он приметил, что все мало– мальски модные парни в ресторане одеты в яркие рубашки с широкими воротниками, без галстуков. «Надо же, – укорил себя страдающий закройщик. – Не рассчитал, не предвидел».
Наконец явилась обворожительная Света Дорошевич – в простеньком летнем платьице в полоску, в туфлях на высоченной платформе. С соседних столиков сразу начали на них пялиться. К этому Эрнст Львович был внутренне готов.
Он помахал официанту – худому, желтушного вида юноше с плаксивым лицом. Судя по шаркающей нетвердой походке, согнутой спине и унылому взгляду, официант недолго собирается задерживаться на белом свете, более того, казалось, он сам ждет не дождется конца этой канители. Принимая заказ, официант ни разу не взглянул на Свету, обращался подчеркнуто к солидному клиенту Эрнсту Львовичу. Это дало Свете основания несколько раз пройтись на его счет. Одну шутку официант услышал.
– В бокале – яд! – трагически произнесла Света Дорошевич, пригубив шампанское. Официант приблизился, занял прежнюю позицию, спиной к девушке, и обратился к Эрнсту Львовичу.
– Бокалы помытые, – сказал он. – Никакого яду, в них нету и не может быть. Зачем зря обвинять?
– Тевушка пошутила. – Эрнст Львович поперхнулся маслиной.
Официант не уронил своего достоинства каким–либо знаком внимания к Светке, холодно поклонился, давая понять, что если это и шутка, то вполне идиотская, и удалился выполнять заказ.
– Страшный человек, – ужаснулась Света, – улыбается, а под рубашкой топор.
Она с удовольствием глазела по сторонам, ловила оценивающие взгляды, отвечала на них рассеянной, как ей казалось, светской полуулыбкой. В зале ресторана три года назад размещалась столовая. Точнее говоря, это было странное заведение, порожденное алчной фантазией администраторов–пищевиков, которое днем называлось столовой, а вечером – рестораном. В зависимости от названия, естественно, резко менялись цены на одни и те же блюда да на столы по вечерам стелились клеенчатые скатерти и расставлялись вазочки с жесткими бумажными салфетками, по–видимому выдранными из детских блокнотов для рисования. Однако наступило время, когда выросший, окрепший в интеллектуальном отношении город не мог уже обходиться без питейно–развлекательного заведения высшей (хотя бы по видимости) категории. Два федулинских кафе–забегаловки не компенсировали отсутствие такого рода предприятия. В этих кафе можно было в случае крайней необходимости распить бутылочку сухого вина и отведать порцию желтоватых котлет с рисом под интригующим названием «федулинские люля». Не более того.