С Клавдией Серафимовной они сблизились не по инициативе Сухомятина. Попросту, зайдя как–то в отсутствие заведующего подписать у зама больничный лист, Стукалина узрела нарисованный череп с сигаретой. Простояв истуканом минуты три, Стукалина отшвырнула бюллетень, потянулась через стол к жилистой шее Сухомятина и звонко, от сердца, троекратно его расцеловала, повалив при этом на пол телефон и стопку бумаг.
Георгий Данилович, который таял от любого по любому поводу намека на личный триумф, в этом случае все–таки растерялся.
– Ну зачем же так, – сказал он, в смущении оглядываясь на остолбеневшего Афиногена. – Обыкновенный рисунок юмористического свойства… Не я, собственно, придумал, сюжетец выловил в прессе.
Но Клавдия Серафимовна его уже не слышала, ползала на полу и собирала рассыпанные листки. Сухо– мятин, проклиная в душе полоумную бабу, бросился ей помогать, они громко стукнулись лбами, и это, видимо, положило начало их закадычной дружбе, тянувшейся до того вторника, на котором остановился наш рассказ.
В этот день отдел будоражило сообщение о внезапной болезни Афиногена Данилова. Наблюдательные дамы выявили связь между вызовом Афиногена к начальнику отделения и приездом «скорой помощи».
– Тут двух мнений быть не может, – скорбно объяснил Сергей Никоненко другу Фролкину. – Вызвал Генку, изувечил и, чтобы скрыть следы преступления, стакнулся с врачами.
Семен Фролкин охотно поддержал версию друга:
– Отбил, видно, все внутри у Генки. Ногой бил. Видел у него английские штиблеты, на платформе? А в каблуке, конечно, свинец. За что только он его так?
– Какая разница, человека не вернешь. Скоро и наш черед, Сеня. Юрий Андреевич нам не простит, что мы баллотировали Данилова в местный комитет. Он теперь не остановится.
Друзья смеялись, работать было лень. День после вчерашней грозы установился опять душный, жаркий, с какими–то речными запахами.
– Курил он много, – ехидно толковала Клавдия Серафимовна сотрудницам, – одну за другой. По пачке выкуривал. Вспомните, какой он последнее время стал – черный, худой. Сам себя в гроб вогнал. Родителей нету, без присмотра жил. Будь он моим сыном, уж я бы ему дала прикурить.
Слова эти звучали несколько нереально/потому, что все знали, что сын Клавдии Серафимовны, известный в Федулинске киномеханик, не только курил, но и помногу пил, пьяный устроил пожар в кинобудке и был привлечен к суду. На суд Федор Стукалин тоже явился в подпитии и чуть не упал со скамьи подсудимых. Пришлось посадить рядом с ним милиционера, который поддерживал Федора за плечи, как любимую девушку. Время от времени, перебивая свидетелей, Федор громовым голосом выкрикивал: «Я не поджигал! Это навет!» – и рыдал на плече у милиционера. Суд присудил ему выплатить убытки в сумме 250 рублей, а также вынес частное определение в адрес руководства кинопроката.