С генералом Паскевичем у меня установились очень теплые отношения, и в случае чего, я мог рассчитывать на его корпус, находящийся неподалеку, в Прибалтике. С графом Милорадовичем мы общались довольно часто. С того памятного пожара его отношение ко мне изменилось. Свои надежды на осуществление реформ в будущем, он связывал именно со мной. Поэтому петербуржский гарнизон был на моей стороне.
Вдобавок, под моим началом находились Измайловский и Егерский полки. В их боеспособности и преданности я не сомневался.
Я не развил лихорадочную деятельность, чтобы не вызывать подозрений, но так как к моменту смены власти подготовился заранее, к началу 1825 года мои усилия начали приносить свои плоды.
Второго сентября Александр отбыл в Таганрог, где планировал провести всю зиму. Императрица, Елизавета Алексеевна, несмотря на болезнь, отказывалась ехать на воды за границу. Поэтому решили провести зиму на юге, где климат мягче, а Петербург так далеко. Брат с супругой тяготились светской жизнью и хотели провести зиму подальше от двора и его интриг. Лишь один я знал, что в Петербург они больше не вернуться. С Александром мы не были близки, да и братом, он мне, настоящему, не являлся. Но за те тринадцать лет, что я провел в этом мире, я успел привязаться к этому времени и к людям, которые меня окружали. Отчего после их отъезда, мне стало грустно и немного одиноко. Благо у меня была семья, которая совсем недавно пополнилась малышкой Александрой. В прошлой жизни я и предположить не мог, что стану многодетным отцом. Но вот стал, и это, безусловно, самое лучшее, что произошло со мной в этом мире.
Осенние месяцы я провел в Петербурге. После наступления холодов, жизнь в столице замерла. Люди редко выбирались из дома, и все выжидали наступления Рождества и празднеств, с ним связанных. К смене власти у меня все было готово, оставалось выжидать. Мы много времени проводили с Михаилом Михайловичем Сперанским, редактируя новый кодекс. Для него это было делом всей жизни, но он и не подозревал, насколько близок момент, когда его идеи воплотятся в жизнь.
Вечером, 25 ноября, ко мне в Аничков дворец буквально вбежал граф Милорадович. По тому, что на нем не было лица, я понял, что, по-видимому, то, чего я ожидал, случилось. Михаил Андреевич шагал по приемной взволнованный и со слезами на глазах.
- Что стряслось, Михаил Андреевич? - спросил я.
- Ужасное известие, - ответил он и его голос пресекся. Я провел его в кабинет, где он, рыдая, отдал мне письма от князя Волконского и генерала Дибича, говоря: