– Очень остроумно, – произнесла Ксения, и поскольку Ольга продолжала смотреть с недоумением, добавила, – может, ты нас познакомишь.
– Это Ольга, мой секретарь.
– Что ты говоришь, какая прелестная девочка, и секретарь к тому же, какое удачное совпадение. А с каких это пор ты ездишь в командировки вместе с секретарем, вернее секретаршей.
Далее последовала безобразная сцена ревности с элементами насилия, подробности которой Ксения сообщить отказалась. Поскольку на Ярославском вокзале никто из девушек выйти не пожелал, кончилось все тем, что Урусов, рассвирепев, высадил их обеих на ближайшей к Москве станции, Произошло это за сто с лишним километров от столицы.
Дождались ближайшей электрички и вернулись обратно; в пустом вагоне, сидя на разных скамейках, глядя в разные заиндевевшие окна, в которых вообще-то ни черта не было видно. Ксения никак не могла успокоиться из-за одной фразы, брошенной соперницей «что ты так бесишься, – сказала ей Ольга, – все равно он гулял от тебя и, будет гулять; не я, так другая, какая тебе разница, раньше ты терпела, что сейчас то взъелась?»
– Представляешь, – возмущенно сказала Ксения, – и все это так спокойно, глядя мне в глаза, молодая расчетливая дрянь, а ведь ей только девятнадцать, что же дальше с ней будет?
Я мог только неопределенно кивать головой, мужская солидарность не давала мне права осуждать Урусова, но нельзя было лишить сочувствия женщину сидевшую рядом в этот ночной час.
– Ты, говорит, раньше терпела, – повторила Ксения, – откуда ей знать, чего мне это стоило?
Поскольку соперницы уже давно и след простыл, Ксения сочла необходимым объяснить мне это. Любовь – конечно же, – любовь, была в основе ее терпения.
– А разве эта дрянь его любит, – риторически вопрошала Ксения, и сама же отвечала, – нет, ей нужны его деньги. Но она еще не поняла, что денег у него нет, и никогда не будет; что деньги Урусов зарабатывает только для того, чтобы пустить их в оборот, а на себя он ничего не тратит. Потому что он скупой, и когда она это поймет, она его тут же бросит, потому что таких дур, как я больше нет, чтобы жить с нищим миллионером.
Ночью Москва пустынна, и ехать по ее улицам одно удовольствие, хоть летом, хоть зимой. Добрались быстро, минут за двадцать, двадцать пять, оставшиеся несколько километров Ксения молчала и когда я остановился у ее подъезда, продолжала молчать, но теперь ее молчание стало насыщенным. Ожидая привычное «спасибо», я нянчил на языке слово «пожалуйста», но оно не понадобилось. Когда пауза затянулась до неприличия, я неловко и вопросительно произнес: «Я поеду?» Промедлив целую вечность, Ксения произнесла, глухо и раздельно.