Парень уходит. Ситуация понятна.
Поздним вечером рассказываю обо всем сокамернику.
– Как ты думаешь, зачем он приходил?
– Да это засланный! Не вздумай ничего от него брать и не верь ни одному слову. Ничего через него не передавай.
Пермяков горячится, убеждает в ментовском коварстве, приводит примеры. Засыпаю все-таки при своем мнении. Считаю парня порядочным, не желающим брать общий грех на душу.
– Может, все-таки попробовать через него маляву домой передать?
– Ты что? Только через меня!
– Давай, ты по своей линии, он – по своей.
– А как ты узнаешь, через кого дошла? Головой думаешь? Тебе мент предлагает, и ты согласен. А я предлагаю – ты не хочешь.
– Ладно, напишу.
– Не сейчас. Утром перед проверкой напишешь. Ночью может быть шмон.
Встаю рано. Беру тетрадь, отворачиваюсь спиной к двери. Мелко, на узенькой полоске вывожу приветствие. Успокаиваю, как могу. Вру, что все не так страшно, что все обойдется. Еще какие-то житейские мелочи, ласковые слова… Полоска кончилась. Сворачиваю в тонкую трубочку – получается что-то вроде спички.
– Заклей в полиэтилен, – сонно советует Пермяков, – я чужие малявы не читаю.
Заворачиваю в клочок от полиэтиленового мешка, оплавляю края спичкой, протягиваю ему.
– Отдашь перед самым уходом, мало ли чего… Чтоб мне крайним не быть.
Голос коридорного за дверью:
– Новиков, готовься, на выход!..
Привычно собираюсь. Сую в рукопожатии записку. Лязгают ключи, взвизгивает дверь.
– Новиков, на коридор! Руки за спину.
Целый день допрос. Трудный, настырный. Шантаж, угрозы, полив грязью. В отношении моих знакомых то же самое.
– Они тебя уже давно сдали! Раскололись, а ты их выгораживаешь. Расскажи, и нет смысла тебя держать – пойдешь под расписку. Будешь упорствовать – пеняй на себя. Будете все сидеть на одной лавке!
Весь день в этом духе. В минуты самых сладких обещаний вспоминаю безымянного полковника и выполняю его напутствие. Про себя же все чаще думаю: скорей бы уже в тюрьму. Там хоть все понятно будет.
Допрос заканчивается затемно. Прямо из кабинета ведут в «воронок». Один наручник защелкнут на моей руке, другой – на руке конвойного. Еще один идет спереди, держась за кобуру.
«Воронок» совсем пустой, но почему-то опять заталкивают в стакан. Руки застегивают за спиной.
– Начальник, сними браслеты, все равно в клетке сижу.
– Не положено.
– Я что, особо опасный?
– Говорят, хуже! А-га-га-га!…
На следующий день Ралдугин вне себя. Орет, стучит кулаками по столу. Понимаю, что дело идет к развязке. Жду не столько обеда и передышки, сколько вчерашнего парня. Но он больше не появляется. Над шлюмкой казенного обеда терзаюсь в догадках: кто это был? зачем? можно ли было верить? почему исчез?