Возможно, что письмо мое по многим причинам вызовет в Вас недоумение и заставит строить некоторые догадки и предположения. Я предвижу это. Но... «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся...», говорит русская пословица, и если это верно, то верно и то, в чем я убежден так же, как в том, что завтра и послезавтра будет светить солнце, что в самом непродолжительном времени, когда я снова буду в Москве, я обязательно увижусь с Вами лично (сноска: Больше даже скажу: я почему-то уверен — и это не фатализм, — что, будучи всесторонне образованным, я могу быть для Вас (как директора крупного предприятия) весьма полезным во многих отношениях человеком; Вы же, узнав меня лучше, примете участие в моей судьбе: дело в том, что у меня, по мнению многих
компетентных лиц, исключительный по красоте и силе голос; в одном из заявлений, поданных на имя Вышинского, я даже указывал на это как на смягчающее в моем деле обстоятельство и просил последнего оказать мне содействие в деле моего поступления в рабочую оперную студию ГАБТа или Московскую Консерваторию, ссылаясь на то, что таких голосов, как у меня, очень мало и что поэтому я могу принести колоссальную пользу социалистическому строительству. Однако, ввиду того что это заявление, как и все другие мои заявления, опять-таки прошло через руки Подольского, то последний, конечно, не преминул сделать так, что заявление до Вышинского не дошло, не выйдя дальше стен Бутырского изолятора. Неудивительно поэтому, что ответа и на это заявление, как и на все прочие, не последовало) и все Ваши недоумения и догадки моментально отпадут: я расскажу Вам все, так как не думаю делать из того, что может вызвать эти последние, какой-то секрет.
За время с 26 апреля 1936 г. (т. е. со дня моего ареста) по сегодняшний день я столько выстрадал, так изменился и морально, и физически, что никакие описания не смогут Вам дать даже отдаленного представления о том, что мне пришлось пережить.
Глубокоуважаемая Полина Семеновна, я хочу, чтобы Вы хоть на минуту вошли в мое положение; оно, поистине, трагическое: мне уже 35 лет; колоссальных трудов мне стоило поступить в Московский Текстильный Институт; т. е. еще 1-2 года, и мне уже, по моим летам, никуда нельзя будет поступить; восстановление себя в правах студента МТИ и продолжение учебы, так незаслуженно прерванной, — задача всей моей жизни; вне учебы для меня нет жизни. Если мне этой возможности не представится, то мне останется только одно — умереть. Сделайте же для меня все, что я прошу, умоляю Вас! Ведь я совершенно невиновен, клянусь Вам.