Поэтому сейчас, лежа на кровати и глядя в потолок, он с улыбкой думал о своем новом любовном приключении и не представлял, к чему оно приведет. Ему было хорошо с этой девушкой, льстили ее слова о любви, но сам он не любил и трогательную заботу Изабеллы приписывал единственно одному – желанию выходить его. Такова ее благодарность от имени всех сестер за помощь, которую он оказал им при спасении от рук убийц. Что же касается любви… И Можер усмехнулся, подумав, что все женщины одинаковы, ему не встречались иные: едва юркнут под одеяло, как тут же клянутся, что влюблены.
И все же… Можер снова нахмурился. Почему ее так долго нет? И отчего, черт возьми, вот уже сколько времени он думает только о ней, разве больше не о чем? Он попытался переключиться на мысли о доме, святом отце, его критике Библии и Евангелия, о Лане, наконец, где его тоже любили… И горько усмехнулся, поймав себя на том, что вновь видит сестру Монику и слышит ее голос, шепчущий слова любви.
Можер вздохнул. А вопрос не уходил, все настойчивее стучал в сердце, тревожил сознание: где же она, когда вернется, и он вновь с восторгом будет слушать ее и смотреть на это лицо богини? Красивее он не видел: тонкие, изогнутые полукружьями брови; маленький, ровный римский нос; теплые, нежные губы цвета спелой вишни. А глаза! Кто мог бы описать ее глаза, рассказать, что в них? Найдется ли второй Овидий[29], чтобы поведать об этом? Или другой Катулл[30], чтобы воспеть божественную красоту ее глаз в стихах!..
Размечтавшись, Можер не услышал, как открылась дверь, и не увидел, как вошла Изабелла. Она была уже не в монашеском облачении, а в великолепном, игравшем позолотой, зеленом платье с узкими рукавами и кружевными манжетами. На ногах ее – оливкового цвета башмаки с нарядными пряжками, на голове – прическа по последней моде. Когда она подошла совсем близко, нормандец медленно повернул голову и от удивления раскрыл рот.
– Ты меня не узнаешь? – улыбнулась Изабелла, садясь прямо на кровать.
Можер наконец обрел дар речи:
– Если бы я не знал, что ты сестра Моника, то сказал бы, что мне явилась сама Грация – одна из дочерей Зевса и Геры.
Она засмеялась, кокетливо повела плечами.
– Тебе нравится мой наряд?
– Еще спрашиваешь, искусительница! Но как идет тебе это платье! Ты в нем прекрасна! А впрочем, совсем без платья еще лучше.
Изабелла стыдливо потупила взор. Потом спросила:
– Тебе не холодно? Ведь покрывало теперь одно.
– Покрывало?.. – машинально пробормотал Можер, не сводя с нее глаз. И вдруг слегка повысил голос: – Чего ради ты этак вырядилась? Зачем сняла монашеское платье и облачилась в мирское? Разве вашим уставом это не запрещено?