спасается, как может. Наверное, отцу в самом деле невыносимо сидеть в пустой, немой квартире, пропитанной больной памятью. С некоторых пор Тане стало казаться, что ее усиливающееся сходство с матерью - она стала носить материнские кофточки и юбки, причесываться, как мать, пользоваться ее косметикой и духами, завела туфли на высоком каблуке, чтобы подравняться ростом,- тревожно и неприятно отцу. Но его душевный комфорт мало ее заботил.
Она пребывала в замечательном совместном приключении с Анной и Павлом. Было мало рассматривать фотографии, нюхать засохшую веточку тамариска, перекатывать во рту гладкий теплый камешек-сердолик, она стала придумывать общую жизнь с опасными похождениями, охотой на львов, ночными кострами, нападениями дикарей, смертельными подвигами ради спасения друг друга. У неразлучной троицы появился спутник - огромная собака, похожая на сенбернара, только черная, по кличке Кузя. Самозабвенно предаваясь этим фантазиям, Таня ловила себя на том, что порой как бы подменяет мать в перипетиях захватывающей жизни, может, не подменяет, а сливается с ней, теряя ощущение раздельности своего и материнского "я". При всей своей юной просвещенности она не догадывалась, что разыгрывает старую-старую пьесу под названием "любовь втроем".
Как распалась строгая, налаженная жизнь профессорской семьи! Отец с сыном кутили, а дочь погрузилась в фантастический мир, сотворенный из нескольких фотографий, записки, розового камешка и засохшей веточки.
В какой-то момент здоровые силы Таниной натуры восстали против этой возни с призраками и противоестественного затворничества.
Ее давно уже домогалась антикварная компания, и Таня откликнулась на призыв. Она была удивлена и польщена тем сильным впечатлением, какое произвела на этих бывалых людей. "Тебя нельзя оставлять одну",- сказал Оскар Уайльд, весь лучась грешным доброхотством. "Она нашла свой стиль",- заметил Роберт Кеннеди. "Если и дальше так пойдет, что с нами будет?" - растерянно спрашивал Парижский художник. "Не знаю, что будет с вами,- мрачно изрек Русский барин,- но моя семейная жизнь разлетится
вдребезги". Улыбаясь, Таня думала: "Просто я стала похожа на мою маму".
И полетели дни, кружась проклятым роем, но вино и страсть не терзали Танину жизнь. Ей как-то не пилось и не игралось. Она сама знала, что изменилась, причем не только внешне, а вот окружающие не изменились ни на волос. Они были слишком взрослыми людьми, чтобы меняться, но могла бы за истекшее время возникнуть хоть какая-то новая интонация, новая тема в разговоре, какой-то сдвиг настроения, они словно окаменели в своем образе. Как же она раньше не замечала, до чего однообразно их времяпрепровождение не только по общему сценарию, но даже в подробностях. Одними и теми же присказками сопровождался заказ официанту (и брали всегда одно и то же), первый тост был "со свиданьицем", и все смеялись, "пьем рывчуном",предупреждал Художник, и опять смеялись; Русский барин рассказывал новый анекдот, больше не полагалось - дурной тон; затем Ковбой оговаривался противным выражением "всю дорогу", и его дружно корили за дурной американизм, после - короткая хроника светской жизни, зарубежные новости, между горячим и кофе - "междусобойчик": быстрая деловая пшебуршня, в то время как ее кто-то кадрит на вечер, и уже официант приносит счет, и Роберт Кеннеди цедит: "Прокофьич, вы хотите нас разорить?" "Вас разоришь!" отзывается ко всеобщему удовольствию Прокофьич, и кончен бал. Им это однообразие не приедалось, они были очень занятые люди, заинтересованные в своем азартном деле, требовавшем немалых усилий, и необременительная привычность разрядки награждала их помимо сытости и легкого опьянения верой в незыблемость миропорядка.