Но все это представлялось Лауране весьма смутно, в лихорадочных, бессвязных видениях.
Так прошел весь октябрь.
В начале ноября, сразу за днем поминовения усопших, шел праздник победы, и, таким образом, у Лаураны оказалось четыре свободных дня. Тут он впервые открыл, что не только все беды обрушиваются на людей из-за нежелания сидеть дома, но и что именно дома лучше всего работать и с упоением перечитывать уже знакомые книги.
Утром второго ноября он отправился вместе с матерью на кладбище. Убедившись, что на могилах близких лежат заказанные ею цветы, стоят свечи, мать, как и в прошлые годы, пожелала обойти все кладбище и прочесть заупокойную молитву у могил родственников и друзей. Остановились они и возле фамильного склепа Розелло — синьора Луиза в изящном траурном платье, преклонив колени на бархатной подушечке, молилась, то и дело возводя очи к мраморной плите, на которой было высечено имя ее мужа, своей трагической смертью повергшего в безутешную скорбь родных и близких...
В центре плиты красовался портрет Рошо на прозрачной эмали. Бедняга Рошо выглядел на фотографии лет на двадцать моложе и смотрел куда-то вдаль задумчиво-печально. Синьора Луиза встала и любезно объяснила, что она выбрала именно этот портрет мужа в молодости, ибо примерно тогда они и познакомились. Она поведала о генеалогии и степени родства всех покойников, навсегда замурованных в этом склепе. Но она, живая, к несчастью, еще живая, завидует им, мертвецам, потому что жизнь ей не мила. Она тяжко вздохнула, смахнула невидимую слезу. Синьора Лаурана прочла свою молитву. Прощаясь, молодая вдова, как показалось Лауране, сжала ему руку с тайным и робким намеком и поглядела на него с мольбой во взоре. Он сразу представил себе, что кузен и любовник все ей рассказал и что она молила его о молчании. Лаурана был этим весьма смущен, ведь это подтверждало ее соучастие в преступлении.
Но его незачем было просить о молчании. Решение проводить дома все вечера, собственно, и объяснялось желанием позабыть самому и дать забыть другим, позволить Розелло обрести прежнюю уверенность и свободу действий. Впрочем, это последнее относилось и к ней, синьоре Луизе. Ведь только страх заставлял ее изображать скорбь по умершему, часами простаивать на коленях у могилы мужа, ожидая, пока чье-либо появление не позволит ей подняться. А как Лаурана заметил, группа юнцов с нетерпением дожидалась этого момента. И только потому, что, когда вдова Рошо поднималась с колен, черное, узкое платье, отнюдь не скрывавшее ее прекрасных, словно у одалисок Делакруа, форм, задиралось и на миг обнажалась соблазнительная упругая ляжка в туго натянутом чулке.