– Нет! – запротестовала Этельфлэд стонущим, отчаянным голосом.
– Покажи ее нам! – рявкнул Эркенвальд. – Покажи ее бедра и живот!
Женщина послушно подняла сорочку, чтобы показать бедра Этельфлэд.
– Довольно!
Это выкрикнул я.
Женщина застыла.
Священники стояли нагнувшись, чтобы посмотреть на обнаженные ноги Этельфлэд, в ожидании, когда ее одежду поднимут настолько, чтобы обнажить ее живот. Алдхельм все еще держал ее за плечи, в то время как епископ с разинутым ртом уставился на тени у церковных дверей, откуда я подал голос.
– Кто там? – вопросил Эркенвальд.
– Вы – злые ублюдки! – сказал я, зашагав вперед, – мои шаги отдавались эхом от каменных стен. – Вы – грязные эрслинги!
Я помню свой гнев той ночью, холодную, дикую ярость, которая заставила меня вмешаться, не задумываясь о последствиях.
Священники моей жены все как один проповедуют, что такая ярость есть грех, но воин, в котором нет ярости, – не настоящий воин. Гнев пришпоривает тебя, он – как стрекало, помогает преодолеть страх, чтобы заставить мужчину сражаться, и в ту ночь я сражался за Этельфлэд.
– Она – королевская дочь, – прорычал я, – поэтому опустите платье!
– Ты будешь делать так, как велит тебе Господь! – огрызнулся Эркенвальд, обращаясь к старухе, но она не осмеливалась ни выпустить подол Этельфлэд, ни приподнять его.
Я проложил себе путь через наклонившихся священников, пнув одного из них в зад с такой силой, что тот нырнул на помост у ног епископа. Эркенвальд схватился за свой посох, серебряный наконечник которого был изогнут, как посох пастуха, и замахнулся им на меня, но сдержал удар, увидев мои глаза.
Я обнажил Вздох Змея, его длинный клинок царапнул и зашипел, скользя по устью ножен.
– Ты хочешь умереть? – спросил я Эркенвальда.
Тот услышал зловещие нотки в моем голосе, и его пастушеский посох медленно опустился.
– Опусти платье, – велел я женщине.
Та заколебалась.
– Опусти его, ты, грязная старая сука! – прорычал я.
Я почувствовал, как епископ шевельнулся, и крутанул Вздохом Змея, так что его клинок замерцал в волоске от горла Эркенвальда.
– Одно слово, епископ, – сказал я, – одно только слово, и ты немедленно встретишься со своим богом. Гизела! – окликнул я.
Гизела подошла к алтарю.
– Возьми каргу, – велел я, – возьми Этельфлэд и посмотри, опух ли у нее живот и сгнили ли бедра. Сделай это как подобает, в уединении. А ты! – Я повернул клинок, показав им на покрытое шрамами лицо Алдхельма. – Руки прочь от дочери короля Альфреда, или я повешу тебя на Лунденском мосту, и птицы выклюют твои глаза и склюют твой язык!