Народ продолжал галдеть. Но теперь тут напирали друг на друга грудью «демократы» и «коммуняки». Два вполне интеллигентных дяденьки кричали едва ли не рот в рот друг другу:
— Что ты со своими «коммунистскими» идеями лезешь? Мало народ обманывали? Не они ли обкормили его до тошноты показухой и демагогией? С этого все началось! С этого!
— А твои «дерьмократы» мало налгали этому же народу?! Мало наизголялись над ним?
— Ти-ши-на! — вдруг на басовой ноте рявкнул Томичевский, и, действительно, все спорщики мгновенно утихли.
Но это-то ладно. Это-то ещё ничего. Я ещё к Томичевскому никак не относилась. А вот очень понравился он мне, когда простер в сторону памятника Есенину свою руку и строго спросил у собравшихся:
— Так за кого, за какого лидера мы с вами, недотепы и пустомели, будем голосовать в следующий раз?
— За Сергея Есенина! — монолитно громыхнула толпа.
— Правильно! — подытожил старый комедиант. И мне:
— Если не ошибаюсь, вы — Танечка? А я…
— Если не ошибаюсь, Владимир Петрович?
— Так точно. Вы про Семена Шора хотите узнать? Считайте — узнали кое-что. Я вам продемонстрировал, как бы он утихомирил ярость толпы. Но словечко, которое употребил бы по отношению к врагине Есенина, не берусь произнести. Только синоним: «Не долюбили тебя, красавица! Вот и полезла в пропагандисты-агитаторы». Но мог обратиться к присутствующим: «Граждане-товарищи, тут мамзелька недо…ая, а ей кажется, что идейная. Кто возьмется добровольно оказать ей соответствующую услугу? Поднимите руку!»
— Такой хулиган был?
— Такой. Не принимал всерьез трибунов, вождей и диктаторов. Вон скамейка освободилась. Сядем?
Сели.
— И вы всегда так? — спросила я для начала, для разбега. — С юмором?
— С юмором-то? — переспросил старый актер, легко закидывая длинную ногу на другую. — А как без оного? Я, можно сказать, отпетый юморист. Смоленский же! У нас там Васи Теркины на каждом шагу. Теркины фашистов одолели и ещё кого надо одолеют! Как бывший пехотинец говорю. Твардовский про нас знал подноготное. Слушайте:
Немец горд.
И Теркин горд.
— Раз ты пес, так я — собака.
Раз ты черт,
Так сам я черт.
Ты не знал мою натуру,
А натура — первый сорт.
В клочья шкуру
Теркин чуру
Не попросит. Вот где черт!
Я только было открыла рот, чтобы повести беседу в нужном для меня направлении о Семене Григорьевиче Шоре, как актер насмешливо произнес:
— Вам хочется написать о Шоре? Вам хочется понять, как живут сегодня, при безденежье, рядовые писатели? Ничего вы этого не узнаете! Только поверху! Только кое-что! Можно, например, много чего порассказать о том же Льве Николаевиче Толстом, о нем же горы, Эвересты написаны, но можно обойтись анекдотом. Смею вас уверить, он имеет достаточно познавательного смысла. Итак, ранним утром, когда Лев Николаевич изволил откушать кофе со сливками, к нему обращается лакей: «Ваше сиятельство, пахать подано!» Забористо, не правда ли?