— После волнений в Союзе ты собирал сведения о родителях детей, погибших во время взрыва базы Касатка. — сказал инсуб. — Тебя, помнится, интересовало, они участвовали в митинге? А ведь должны были, как самые неравнодушные. Так вот, я тоже занялся этим. И мои результаты полностью совпадают с твоими, аналитик. Одиннадцать семей, только одиннадцать приняли участие в том выступлении. А счёт погибших детей шёл на тысячи… Не надо, — Эйджи сделал предупреждающий знак, запрещая Арту говорить:
— Обдумаешь это на досуге. А сейчас запоминай — вот коды каналов связи, по которым ты, где бы ни находился, в два переключения выйдешь на меня или на того, кто связан непосредственно со мной.
По монитору побежали двенадцатизначные символы.
— Отложил? — спросил Эйджи, имея в виду долговременную память.
— Повтори, — попросил Валевский, чтобы убедиться, что запомнил правильно.
— Что бы ещё тебе вручить, кроме напутствия вернуться целым, а не урезанным, и не замороженным? — сказал Эйджи. — Я бы отдал Полосата, но бедняга помрёт от дерьмового воздуха дерьмовой Суши.
— Я бы взял Зелминь, — разоткровенничался Валевский, пытаясь отработать доверие друга, — но девушек отсюда не вытащить, для женщин сильные предубеждения опаснее реальной угрозы.
Ладно. Надеюсь скоро снова видеть всех вас. И ещё: дружище, понимаю, что прошу многого, но хоть издалека, присмотри за Леной: она так и не пришла в себя после исчезновения Серого. Пусть бы ты стал тем, кто принесёт ей добрую весть.
— Вижу, ты почти созрел, чтобы начать молиться богам Суши! — криво улыбнулся Эйджи.
«Кто знает, может, мне доведётся и это», — философски подумал Валевский, ещё не догадываясь, как близок к правде.
Я просто Мо — и ничего больше. Ещё подростком я поняла, как сильно родители колебались, оставить ли мне жизнь? Ненавижу! Чем дольше живу, тем больше ненавижу! Это от них я получила в наследство мозг, на котором не прочитывается большая часть зон кортекса. Врождённая аномалия. От таких, как я, избавляются. Всех смутило лишь то, что это был первый случай, единственный в рифе… возможно, во всех рифах. Они растерялись. Ещё бы: прогнозирование личности невозможно, как… как на заре человечества. Судьба за закрытым пологом, тёмная карта, пустая страница. Из меня мог получиться гений или идиот с одинаковой долей вероятности, патологическая убийца, дегенератка, сексуальная машина, тупица, маниакальная домохозяйка, — да что угодно… А вышло ещё хуже: уродка, гермафродит, оставленный лишь потому, что чудовищный, неслыханный гормональный сбой обнаружил себя не на двенадцатый день зачатия, а на двенадцатом году жизни. Я — уникум, подопытный зверёк, мне позволено жить лишь для того, чтобы снабжать фактами медицинскую профессуру. Уверена, что и после смерти отвратительное тело, к которому даже я привыкала с трудом, это тело не найдёт покой в конвекторе. Нет. Оно и после смерти будет служить учёному любопытству.