Овид кивнул. Ему было жалко видеть Эстер такой перепуганной. Он надел пижаму, взял Эстер за руку и пошел вместе с ней осматривать соседнюю комнату, в которой стояли деревянная кровать без сетки и маленький шкаф.
– Если злоумышленник прячется в этом шкафу, то мы имеем дело с тщедушным доходягой, с которым я расправлюсь за пару секунд, – сказал Овид, подходя к шкафу и открывая его.
В ванной комнате тоже никого не оказалось. Не нашли они никого и на чердаке, освещенном попадающими в него через слуховое окно лунными лучами.
– Ну, теперь-то ты убедилась в том, что тут никого нет? – ласково прошептал Овид.
– Да, потому что в этом убедился ты.
Пятью минутами позже Эстер выпила снотворное и расслабилась в объятиях своего защитника. Он стал ждать, когда она заснет. Его успокоило то, что ее дыхание стало ровным, а тело расслабилось.
– Спи, моя дорогая. Тебе причинили слишком много зла, и поэтому тебе теперь везде мерещится опасность, – прошептал он, гладя ей волосы. – Спи спокойно, я рядом с тобой.
Роберваль, дом семьи Шарденов, тот же вечер
Киона держала в руках тетрадь с темно-зеленой обложкой – дневник Алиетты Шарден. Она прождала до этого позднего часа, прежде чем наконец-то достала эту тетрадь из шкатулки. Она стала ощупывать ее, чувствуя при этом исходящий от нее терпкий запах старой бумаги.
«Как-то странно думать о том, что моя прабабушка прикасалась своими пальцами к обложке этой тетради и ее страницам и что именно она положила в тот пакетик то ли еще свежие, то ли уже засохшие цветы! – мысленно сказала сама себе она. – На этой тетради наверняка остались отпечатки ее пальцев, как и частичка ее души».
От одной лишь этой мысли сердце Кионы забилось быстрее. У нее даже возникло ощущение, что сейчас возле ее кровати появится этот ее предок.
«Можно мне прочесть то, что ты написала? – прошептала Киона, оглядываясь по сторонам. – Ты спросила меня, почему я боюсь быть такой, какая есть. Знаешь, то, что я чувствую, иногда наводит на меня ужас. А ты? Ты чего-нибудь боялась?»
Киона не получила никакого ответа, и у нее не возникло никаких болезненных ощущений. Наконец она решилась. На первой странице она прочла: «Алиетта Шарден, Труа-Ривьер, 1858-й год». Сам дневник как таковой начинался с какой-то субботы – запись на третьей странице была украшена малюсенькими рисунками, выполненными фиолетовыми чернилами и изображающими цветы. Эти искусные рисунки поразили Киону.
«Так вот от кого у Лоранс ее талант!» – подумала она, прежде чем начала читать текст дневника, написанный убористым почерком с завитушками.