— Ахмет!
— Я, Ахмет! — Парень в бушлате приостановился, переложил из одной руки в другую сумку, недоверчиво посмотрел на незнакомого доходягу. — Откуда знаешь про Ахмета?
— Ленинградский?
— Питерский, родился на Невском, а что? — Ахмет ближе подошел к Бориске, прищурился, вглядываясь в лицо.
— Прости, пожалуйста, ты не из сорокового ли рокового? — голос Бориски предательски задрожал. Он выпрашивал у судьбы помилования, чувствовал, что находится на грани обморока. Если сейчас этот оголец скажет «нет», дальнейшая жизнь для Бориски потеряет всякий смысл.
— Верно, из сорокового ремесленного строительного дела. — А ты? Откуда, вятский, про меня знаешь? Не из лягавых? — Ахмет тоже смутился, видимо, что-то подсказывало ему: этот седой очень знаком, но…
— Эх, Ахметка, Ахметка, — слезы градом полились из глаз Бориски, — до чего же мы с тобой дожили, старого дружка Борьку Банатурского не признаешь.
— Банатурский? Погоди, погоди. — Ахмет широко раскрытыми глазами смотрел на «вятского», — и правда, здорово похож, но ты черный был, а тут — седой.
— Я, я это, Борис! — Его начали душить спазмы, как рыба на берегу раскрывал рот, не в силах был сделать выдох. — Братишка! Ахмет! — Борис видел: деревенские недоуменно поглядывали на него, кто-то покрутил пальцем около виска, но ему теперь никакие «топорики» с «костылями» были не страшны. Незнакомое прежде чувство тихой нежности переполнили душу Бориса, едва сдержался, чтобы не броситься на шею Ахмету, чтобы не зареветь во весь голос.
— Седой, истощенный, — Ахмет недоверчиво ощупал Бориса, — как же ты здесь очутился? Мы тебя, брат, похоронили. Помнишь, ту ночь на Ладоге? — Приятель все еще не верил своим глазам. — Снаряд разорвался рядом, и ты… Я сам видел…
— Как видишь, выжил, выкарабкался. Вернее сказать, чуть жив. — Нашел в себе силы пошутить. Что бы теперь ни случилось, куда бы ни закинула его судьба, рядом — земляки, ленинградцы, блокадники, это — великое счастье.
К ним подошел еще один бывший дружок Генрих Шур, рыжеволосый, крепко сбитый парень. Борис мгновенно его признал. Правда, Генрих здорово раздался в плечах, но медно-красные волосы по-прежнему выбивались из-под шапки. Несколько мгновений Генрих в упор разглядывал Бориса, потом удивленно всплеснул руками:
— Явление Христа народу! Борька, ты ли? Наш первый драчун? Ущипни меня, не сплю ли?
— Генрих дорогой, рыжая бестия! — Борис бросился к Генриху, и они крепко обнялись. — Ребята, а вы-то какими судьбами попали в Сибирь?
— Кто уцелел на Ладоге, здесь на комбинате. Слушайте, огольцы, — Генрих взял Бориса под руку, будто взрослый ребенка, — айда в барак, чего тут уши морозить. Бориса братве покажем. Ну, пошли.