Каждое утро, помимо проходных, к так называемым, спецворотам, которых никто не считал, шли под конвоем колонны всякого рода «лишенцев»: ссыльных, заключенных, мобилизованных в трудармию. Путь этих колонн лежал через деревянную эстакаду, нависшую над железнодорожными путями. С высоты заключенным и ссыльным отчетливо были видны все «военные тайны» — от главных станционных путей отслаивались многочисленные отростки стальных рельсов, они сходились на клин у подъездных путей цехов, откуда круглые сутки паровозы — «кукушки» без передыху выталкивали на главные пути, к маневровым горкам вагоны, из которых спешно и четко формировались длинносоставные маршруты-платформы с ящиками снарядов, мин, боевыми патронами. Груз был тщательно укрыт брезентом, его охраняли часовые, однако ни для кого не было секретом, что именно везут на платформах и в полувагонах. По ночам освещенная перекрестными лучами прожекторов станция была похожа на огромный город…
В доменный цех комбината, кстати, как и в любой другой, пройти было не так-то просто. Узкие проходные кабины, в каждой по два вохровца, придирчиво брали пропуск, сверяли с личностью, не обращая внимания на длинные очереди. Зато у спецворот очередей никогда не было. Их отворяли охранники, не требуя у обитателей колонн пропусков. Через этот «парадный подъезд», как шутили доменщики, ежеутренне доставлялись на открытых платформах и пешим ходом заключенные, ссыльные и так называемые «выгнанцы» — высланные из своих земель «за пособничество врагу карачаево-черкесы, эстонцы, крымские татары и калмыки.
Господи милосердный! Кого только можно было встретить в ту пору на оборонном комбинате! Пожилые среднеазиаты, не подлежащие призыву в Красную Армию по старости или болезни, жалкие, смешные в своей наивной нелепости, они почти не понимали по-русски. Несколько раз в день, бросив работу, усаживались по-восточному на грязный пол в укромном уголке и долго молились. Зато, не зная передышки, трудились коренные сибиряки в низко повязанных на лбу платах, ширококостные, с крупными, раздавленными непосильным трудом ладонями. Отдельной ячейкой предпочитали держаться ссыльные эстонцы, — молчаливые и хмурые, но в особой строгости держали здесь ссыльных женщин из Республики Немцев Поволжья.
Горько, нестерпимо горько приходилось в Щекино этому разноязыкому Вавилону, для коего Господь уже разрушил строящуюся башню, перемешав языки, привычный уклад жизни, и вся разношерстная многотысячная масса людей очутилась как бы у самого основания хрестоматийной башни.
Далеко от Сибири гремела страшная война; здесь же, в глубоком тылу, не взрывались бомбы и мины, но и на комбинате ежедневно и ежечасно перемалывались человеческие судьбы, гибли люди.