Чужие деньги (Незнанский) - страница 17
С улыбкой и жалостью Галя вспоминает маму, нагруженную сумками, содержавшими всякие необходимые в Москве предметы, а именно: шерстяные носки, чулки, платки, вязаные шапки, рейтузы, банки с разнообразными домашними вареньями и соленьями. Словно вихрь пронесясь по платформе вокзала Ростова-на-Дону, мама протаранила кучку пассажиров и провожающих и, пока Галя вручала проводнице билет, ворвалась в купе, мигом вытащила из железного ящика под нижней полкой свернутые рулоном матрасы с затиснутыми в сердцевине подушками и любовно пристроила туда сумки. Но и после этого все медлила, то суетливо поглядывала на часы и бормотала «Ухожу, ухожу, а то, не дай боже, уеду», то действительно выходила в коридор, но тут же возвращалась под предлогом каких-то напутствий, которые забыла дать в дорогу дочери.
— Ты ж, Галечка, только голодом себя не мори, — упрашивала мама, загородив пышными, туго обтянутыми трикотажем формами дверной проем купе, — ты ж только ешь, умоляю тебя, а то фигура фигурой, а наживешь язву, будешь же ж совсем дохлая. И носочки под сапожки обязательно поддевай, там же ж в той Москве морозы лютые, а носочки тепленькие, из козьей шерсти, баба Маня нарочно для тебя свою козу обскубла и носочки связала. И скажи тете Наде, пусть следит, чтоб ты обедала как следует, кушала первое и второе, я ж ей напишу и спрошу, как ты кушаешь…
Вещи, действительно необходимые Гале — те, которые она отбирала сама, — уместились в небольшой кожаный рюкзак. Галя стеснялась этих навязанных ей хозяйственных клетчатых сумищ, заполненных какой-то чепухой, и этих громогласных наставлений, и того, что соседи, по виду настоящие москвичи, не в состоянии войти в купе из-за мамы, которая закупоривает собою, вход, и раздраженно твердила:. «Мам, ну иди, что ты, в самом деле, поезд вот-вот тронется!» Но когда поезд на самом деле тронулся и она с той обостренностью чувств, которая дается лишь расставанием, увидела со стороны эту разлаписто бредущую по платформе коренастую простоватую женщину, такую одинокую без дочери и сумок, у Гали перехватило горло. Какой бы ни была эта женщина нелепой и смешной, но она единственная любила Галю, заботилась о ней, нежила, ласкала, готова была жизнь за нее отдать. Но все это было в Ростове-на-Дону… Галя уезжала в холодный неуютный мир, где ее никто не ждал.
Первой эту истину со всей откровенностью докатала Надежда Павловна, подруга маминых девичьих лет: у Гали, разумеется, язык не повернулся бы назвать эту худощавую молодящуюся платиновую блондинку тетей Надей. «Какая ты красавица, Галина, вылитая мать в юности!» — рассеянно сказала Надежда Павловна, но Галя ей не поверила, потому что в зеркале за ее спиной отражалась круглолицая брюнетка с испуганным выражением похожих на темные вишни глаз, в неуместно провинциальной курточке, обтягивающей слишком мощные округлые плечи. Покончив с комплиментами, Надежда Павловна перешла к деловым вопросам. Да, конечно, она получила письмо от Галиной мамы, да, конечно, она готова сдавать ей квартиру… Триста долларов в месяц Галю устроит? Галя мигом пересчитала в уме доллары на рубли, и ее маленький пухлый рот непроизвольно сложился в букву «О». Она еще не была уверена, что ее, несмотря на обещания, возьмут работать в МУР, а требовать зарплату, которая покрывала бы расходы на квартиру, — форменная наглость.