Негоже, когда такие две женщины разъединены! Особенно когда живут почти рядом, друг с другом, в одной и той же земле…
Так переплетаются жизненные пути чужих друг другу людей.
И, право, неизвестно еще, не послал ли бы в крестовый поход Бернард Клервосский сына Евпраксии, если бы тот не умер в день своего рождения, а выжил бы и стал императором, королем или просто обладателем рыцарских шпор…
Хмурая зима оголила деревья, обнажила землю, била в камень холодной пронзительностью ветров, от которых содрогалась и стонала башня. Спасал огонь, который разводила в каменной печи Вильтруд, принося дрова из башни кнехтов; там-то было все: вино, жирная еда, топливо, оружие, пьяные возгласы, хохот, сладкий сон, бездумность и беззаботность. Но дрова, откуда их ни принеси, горят и согревают одинаково, весело потрескивает огонь, теплый дым налолняет помещение, напоминая дым лесных костров и вновь вызывая воспоминания обо всем утраченном. Всматриваясь в пламя, Евпраксия почему-то припомнила, как еще маленькой, в Переяславе, повез ее кто-то (забыла – кто) на сбор калины. Ехали долго по густым травам; от быстрых конских копыт трава стелилась назад, против движения, а следы пеших приминали ее низко и вдоль по ходу идущих. В перелесках уже падали листья. Средь зелени деревьев краснело, будто лисицы, побитые удачным ловом. Калина росла в низине, у речки. Пока маленькая Евпраксия и сопровождающие княжну добрались туда, женщины уже начали ломать калину, вязать ее в пучочки, наполнять широкие лозяные корзинки спелыми красными ягодами, – и женщины были калиново-спелые, и песни их затаенно-греховные, полные лукавых намеков на что-то тревожное и пьянящее. Тогда Евпраксия, конечно, ничего еще не могла понять, теперь осталось ей одно воспоминание, вызванное зажатым в камень пламенем, красным, как далекая калина детства.
Зима неприветливостью своей помогала легче сносить неволю, на время забывать о ней, хотя бы в те часы, когда огонь в печи затухал, особенно в утренние, холодные, проникнутые ожиданием тепла, когда серым пеплом подернулись угли в печи, стылый камень вызывал знобкость, из-под мехового покрывала страшно было высунуть нос. Евпраксия в эти часы не думала ни о чем, кроме тепла, нетерпеливо ждала появления Вильтруд, предвкушая миг, когда снова в печке загудит пламя, и теплые волны коснутся ее лица, и башня наполнится жизнью и надеждой.
Времена года в этой местности словно сливались, не было ни весны, ни осени, – бесконечное лето с однообразием зноя и недолгая зима, которая, казалось бы, должна пугать заточенных угрозой холодов, а на самом деле несла им облегчение; когда человек погружается в простейшие хлопоты, заботится о потребностях только своего тела, тогда изболевшаяся душа получает передышку и силы вливаются в нее, как весенние соки в живое буйное дерево.