Наконец все готово, в покои допущена перед выходом на люди графиня Матильда, ей было дозволено поцеловать руку императрицы, после того как графиня Тосканская – неслыханное дело! – сделала вид (но ведь сделала, ведь такое произошло!), что становится перед императрицей на колени.
Ну, как тут не ждать от этого дня чего-то необычайного? Что еще выкинет эта загадочная русская княжна (ведь уже не императрица?) там, на поле, пред папой и прелатами, пред всей Европой и ее богом?!
Графиня Матильда сопровождала императрицу до самого поля и все время ворковала: "Мы со святейшим напой, мы, мы, мы…" Евпраксия не слыхала.
Была уже на поле, снова возвышался над нею папа, снова зловеще затаились жирные прелаты, а оглянись – и в глазах потемнеет от тех бурлящих тысяч, кому, как детям из кошмара, предстоит погибнуть в бездне… В бездне папского ненасытного властолюбия. Папа – наместник бога на земле, продолжатель дела апостола Петра. Был Петр рыбаком. Плавал на лодке, бродил по берегам Генисаретского или Тивериадского озера. Для этих толп никакой лодки не хватит, никакого корабля. Весь мир готов бросить в бездну этот лысый безжалостный человек.
Так чего ждут от нее? Уже все все знают, раззвонили папские клевреты повсюду о тайнах ее несчастливой брачной жизни, теперь хотят, чтобы во всеуслышанье, пред толпами сказала о том же сама. Слушайте, слушайте, любопытные, жалобы-признания Евпраксии, жены императора Генриха, от брака освобожденной! Слушайте, тысячи! О, недаром слово "тысяча" издавна вызывало у нее ужас.
И вот она встала перед теми, кому должна была жаловаться. Тридцать тысяч на поле, разгороженном, чтобы избежать давки. Тридцать тысяч на огромном поле, в перед ними – слабая женщина со слабым голосом. Кто тут что услышит? Толпы давились, рвались к ней; люди отталкивали друг друга, задыхались, бранились, проклинали, топтали не устоявших на ногах, проталкивались, прорывались ближе к женщине, еще ближе, еще – услышать, ни словечка не пропустить, прелаты обещали такое, ого-го, в чем стыдно признаться даже самому себе. Неужели скажет, неужели было, неужели, неужели?.. Это простые дома заперты для разврата, а дворцы имущих открыты настежь. Вся грязь выливается на униженных, бедных, нищих, а вот теперь они чувствуют себя едва ль не выше самого императора, ну, да, у него – превосходство, – в разврате, в гадостях, в извращениях и унижениях! Не в дворцах, значит, обитают, а в приютах разврата. И земли превратили в такие приюты, всю Европу, всю Европу.
– Вы, все, слушайте меня!
Кто это сказал? Неужели эта молодая слабая женщина со слабым голосом?