Стихов становилось все больше, пессимизм, раздиравший лиру Иванова, становился все очевиднее, соседки недоумевали все больше, и Саша решилась. В пятницу она подошла к изнывающему в столовой над рыбной котлетой и бледным картофельным пюре Александру. Инженер поднял голову. Пюре воспользовалось заминкой, просочилось сквозь зубья вилки и звучно плюхнулось обратно в тарелку. Александр облизал пустую вилку и взволнованно сглотнул. Острый кадык проделал судорожное путешествие под рябой кожей.
— Регина, — экзальтированно прошептал изнемогающий поэт.
Саша нахмурилась:
— Меня зовут Саша.
— Простите, — почти в беспамятстве пробормотал Иванов, — Регина — означает королева.
Саша молчала.
Александр встревоженным рябчиком взметнулся с сиденья и молитвенно сложил руки:
— Александра, позвольте назначить вам свидание!
Иванов покраснел, серыми глазами он взволнованно шарил по лицу возлюбленной, а полой пиджака — по тарелке. Саше стало весело.
— Приходите завтра на обед, — засмеялась она, сунула инженеру свой носовой платок и отправилась за стол к девчонкам.
Александр потрясенно кивнул, недоумевающе поглядел на платок, вытер им вспотевший лоб и плюхнулся на стул, по дороге смахнув тарелку себе на колени. Иванов посмотрел на котлету, невинно улегшуюся ему на колени, остатки пюре, на Сашин платок, зажатый во вспотевшей руке, и все понял. Саша была не королевой, она была феей.
В субботу Иванов протиснулся в дверь на дрожащих ногах, держась руками за карманы, набитые написанными за ночь стихами. Почти все они были не закончены и в основном в них говорилось о златокудрой фее, поднесшей изнемогающему путнику бальзам для ран. Были варианты. Фея была королевского рода, путник — странствующим рыцарем, она поила его вином забвения, «горькой настойкой, боль уносящей». В одном стихотворении упоминалось даже пюре, названное «белесым кушаньем смердов».
В течение трех часов Александр посвящал Сашиных соседок в тонкости стихотворных размеров, выдавал неуклюжие экспромты, а в перерывах не забывал вглядываться в Сашу с видом «неутолимо тлеющей страсти». Саша сидела смирно, подливая чай и разглядывая упоенного «жениха». Чем больше он говорил о возвышенных чувствах, тем неудобнее она себя чувствовала, не в силах оторвать взгляда от его сползшего серого носка. Тусклый серый носок с разношенной резинкой бессильно лежал на ботинке. Иванов постукивал ногой в такт декламируемых стихов, и носок вздрагивал, а затем снова опадал, образуя что-то вроде пыльной пелеринки вокруг мужской ноги.
Следующее «свидание» было решено назначить на территории Иванова.