Мама всегда была чистюлей. Скребла, мыла, проветривала, вытряхивала, перебирала. Наводила идеальный порядок в шкафах. Огородные грядки выходили у нее ровненькими, как по линеечке, огурцы росли одинаково крепенькими и никогда не горчили. Мама упрямо возилась с погибающими растениями, покосившимися дверцами, продранными носками. Под ее руками горела, кипела особая жизнь. Отжатая досуха. Разглаженная, без единой морщинки. Протравленная хлоркой. Все, к чему прикасалась мама, сияло чистотой.
В ее доме не могло быть этого затхлого запаха, грязных, давно не стиранных половиков. Этого ощущения грязи и убогости. Мама вставала и ложилась вместе с солнцем. Иногда Саше казалось, что это мама поднимает заспавшееся светило, выгоняя его на работу из уютной кроватки.
Теперь дом выглядел по-другому.
На кухне Саша обнаружила неубранный стол, на нем разделочную доску, обсыпанную крошками хлеба, сморщенную горбушку, недоеденную, вскрытую ножом банку рыбных консервов в томате и две пустые поллитры. Захмелевшая толстая муха, уныло жужжа, совершала сонные чартеры между раковиной, забитой грязной засохшей посудой, и пустой стеклянной тарой, аккуратно выстроенной вдоль стен. Саша стояла посреди кухни, и ей казалось, что грязь и пропитанный перегаром воздух облепляют тело, обволакивая его липкой паучьей нитью.
В смежной с кухней родительской спальне раздался скрип. Затем послышался тяжкий, надсадный кашель. Саше представился старый немытый старик, прочищающий горло перед утренней стопкой. Она даже дернула головой от возмущения. Какой еще старик в родительской комнате? Сердито ступая, она взялась за дверную ручку.
Запах здесь был еще отвратительнее. Возможно, именно так пахнет в центральном вытрезвителе, куда свозят мертвецки пьяных со всего города…
Никогда…
Никогда прежде Саша не видела такого ужасного лица.
Что в нем было самым гадким? Бессмысленный взор? Одутловатое сине-красное лицо? Жирные спутанные волосы? Подрагивающие губы, сведенные судорогой немытые руки? Сердце оборвалось и рухнуло куда-то вниз. Запойное, бестолково ухмыляющееся существо с острыми ключицами было упаковано в мамин халат и восседало на маминой кровати, застеленной несвежим бельем. На худых темных ногах красовались мамины шлепанцы.
— Мама?
Голос сел, слабым сипением вылез из дрожащих губ. Глаза набухли слезами. Саша щурилась, щурилась, чтобы получше разглядеть расплывающееся чужое осклабившееся лицо.
Существо надрывно икнуло раз, другой. Из разверстого рта выдавился хрип, тело содрогнулось, женщина сломалась пополам и зашлась в мучительном приступе. Из сведенного рта скудными толчками выползала желтоватая слизь. К ужасающему букету добавился еще один аромат.