Но ровно до той минуты, когда они с Витей подошли к накрытому на пятнадцать персон банкетному столу. Большинство гостей были уже на местах, и – здравствуйте! – одним из них оказался Каблуков. Тамара едва удержалась от того, чтобы развернуться и уйти; но удержалась, конечно. Она кивнула Каблукову. Он усмехнулся. Оскорбительная снисходительность – к ее настроению, к ее спутнику, ко всему, что она являла собою, – явственно читалась в этой усмешке. И ничего с этим не сделаешь, ничего и никогда! Никакого значения не имеет ни ум ее, ни знания, ни способности – все равно он всегда будет относиться к ней как к мелкой сошке, все равно всегда будет чувствовать свое над ней превосходство, и все это лишь потому, что за ним стоит организация настолько же могущественная, насколько и отвратительная, а за ней – только хрупкая красота папиной керамики… Несправедливость жизни впервые предстала перед Тамарой во всей своей неотвратимости.
Как назло, места для нее и Вити оставались только напротив Каблукова. Весь вечер придется на него любоваться! Да что весь вечер – всю жизнь. Не на него, так на другого такого же. И точно так же следующий Каблуков будет считать себя вправе отмерять для ее жизни пределы…
Тамару охватила такая досада, что она едва находила в себе силы поддерживать разговор с соседями по столу. Кроме Каблукова, никого из приглашенных она не знала. Витя, кажется, тоже. Тамара назвала им свое имя лишь машинально и ничьих имен не запомнила.
Во внешности тех, кто сидел за столом рядом с ней и напротив нее – рыхлой дамы с огромными коваными кольцами на каждом пальце, мужчины лет тридцати с рубленым лицом и маленькими, глубоко посаженными глазами, мужа и жены, похожих друг на друга своей невыразительностью, – не было никого, с кем ей хотелось бы сейчас разговаривать. Да и ни с кем вообще ей не хотелось разговаривать! В сердитом возбуждении, которым она была охвачена, ей даже есть не хотелось.
Витю, вероятно, это расстроило. Сначала он подкладывал Тамаре на тарелку то селедочку с луком, то яйца с икрой, а потом перестал к ней прилаживаться и банальнейшим образом напился. Она и не заметила, как это произошло. Только что Витя горячо спорил о масонах – их ложа находилась когда-то здесь, в особняке на Поварской улице, и заседания происходили как раз в Дубовом зале, потому и зашел разговор об их мнимом или настоящем всемирном могуществе, – потом стал вставлять реплики все реже, а потом Тамара взглянула на него и увидела, что голова его никнет, как у сонного цыпленка, губы распускаются и с них только что слюна не капает.