Тени старой квартиры (Дезомбре) - страница 74

– Ого! – усмехнулся Эдик, вглядываясь в список. – Прямо целый крестовый поход, смотри-ка: материя – 2 метра, драп. Подкладка – саржа, ватин, бортовка, воротник, пуговицы.

– И все надо было «доставать» по всему городу. Шила, наверное, по-соседски, Лала Бенидзе, – улыбнулась, переворачивая страницу, Ксения. – Знаешь, я, возможно, еще помню остатки этого пальто – оно много раз перешивалось, из него же, перелицевав, кроили маме жилет. А до меня оно дошло уже в виде прихватки для кастрюль.

Они переворачивали разлинованные пожелтевшие от времени страницы: списки покупок, иногда пометки: Лали – 4,60, Галина Егоровна – 2,20, Лоскудова – 60 коп. Продовольственные долги.

Иногда долги более крупные: 10, 15 рублей. Все с пометкой К.Л. – Ксения Лазаревна. Добрый гений почти нищенствующей аспирантки.

– Интересно, откуда у вашей старушенции было столько денег? Обычно пенсионерам на жизнь не хватает, а уж чтобы одалживать…

Ксения на секунду задумалась:

– Может быть, персональная пенсия за погибшего мужа?

Но тут же снова отвлеклась на запись в конце страницы, сделанную идеальным бабкиным почерком: «Ни бром, ни капли Зеленина не помогают. Заказать в аптеке Кремлевские? Не спит ночами, плачет. Шепчет: Лиля, Лиля, девочка моя, будто зовет. Навязчивая идея: почему я ее не вижу? Измучила Леночку Пирогову, приглашает в свою комнату, кормит конфетами: передай, что я ее люблю. Посоветоваться с доктором Коняевым».

– Что за Лиля? – Эдик уже несколько минут как поглаживал поверх одеяла ту из ее коленок, что не была в повязке. А Ксения все не могла решить, как ей к этому относиться.

– Никакой Лили среди детей коммунальной квартиры не было, – нахмурилась, отвлекшись от коленки, Ксения. – Может, какая-нибудь дворовая подружка Лены Пироговой?

– Вполне возможно, – пожал плечами Эдик, а Ксения перевернула страницу.

Там была всего одна фраза: «Девочка в красных ботиночках». И знак вопроса.

Я точу, точу снаряды,

Пусть на немцев полетят

За досаду, за блокаду,

За родимый Ленинград.

Блокадная частушка

Булочная, к которой их прикрепили, на Плеханова. Бабушка ходит туда сама – отоваривать карточки. Берет авоську, полотенце, чтобы хлеб завернуть, – и уходит. Бабушка ужасно боится: боится за маму, боится за папу. За деда уже не боится – он погиб в ополчении. Бабушка уверяет: это хорошо, что сразу. Но после того как скажет «это хорошо», почему-то сразу начинает плакать. И сама на себя злится, что «киснет» – не время сейчас, говорит. Позже наплачемся. А чтобы развеселить, даже свела Лилю в «Баррикаду» смотреть «Приключения Корзинкиной» с Яниной Жеймо и Карандашом. Фильм три раза останавливали – на самом интересном месте – и отправляли их в бомбоубежище. Это был последний раз, как Лиля с бабушкой пошли в кино. А после – в Александровский садик, собирать желуди. Бабушка ходит на работу – на электростанцию. Важную электростанцию, дающую свет заводам, Большевику и Кировскому. А до этого уезжала рыть под Лугой противотанковые рвы, оставляла Лилю с соседкой – тетей Катей. Вернулась и показывала, какие рвы огромные. А копают одни женщины, да девочки совсем – с окрестных школ. Немец тогда летал прямо над ними, но не стрелял, а только сыпал, как снегом, листовками: «Советские гражданочки, не копайте ямочки, придут наши таночки, зароют ваши ямочки». Смеялась, когда рассказывала об этом соседке: «Сами зароются в наших «ямочках». Показывала мозоли от лопат. Но тогда еще голода не было. Одна бабья растерянность и испуг. Бабушка пишет Лиле в тетрадку в клеточку простые задачки. Говорит, надо учиться – скоро школу снова откроют, а Лиля, что же, так и останется лодырем и неучем? Лиля делает уроки и слушает радио. Иногда сказки Марии Петровой, про зверей, иногда композитора Грига и – вести с фронта. Наши все отступают и захватывают технику противника. Лиля как-то спросила у бабушки: как можно одновременно отступать и захватывать? Бабушка ответила, что таких вопросов никому другому нельзя задавать. И погладила ее по голове. Хотя задавать их сейчас и некому – одни они остались в квартире. Бабушка могла бы переехать в самую большую комнату, но не переезжает, остается в их закутке – его проще согреть буржуйкой. На камин дров уже не хватает. Все комнаты стали – как темные норы. Стекла в окнах сохранились только на кухне, но заходить туда Лиле не хочется. Кухня сама – как кладбище. Печь стоит, как Снежная королева – огромная, холодно блестящая белым кафелем, Лиле и не верится уже, что ее когда-то топили и на ней варили, жарили, тушили еду. Мертвая раковина, где из крана уже не идет вода. Все табуретки, кухонные столы пошли на растопку их буржуйки. Последней – через Ладогу – из квартиры съехала соседка тетя Катя. Звала их с бабушкой с собой – в э-ва-ку-а-цию. Лиля это слово произносит пока по слогам. Бабушка покачала головой: и не уговаривайте меня, Катенька. Не рискну. Страшная смерть.