– Иди сюда, кралечка! – притянул он ее к себе, обдав волной тухлого дыхания. – Иди, словцом перекинемся!
– Отстань, – зашипела Тома, отбиваясь от жадных пальцев, их, казалось, больше, чем нужно по человеческой анатомии, и они одновременно были повсюду – под юбкой, оттягивая резинку чулок, мяли грудь под черным фартуком. Почему она не закричала? – вспоминала Тома после историю этой краткой, но яростной борьбы. Ведь тогда бы все переполошились, и она никогда не увидела бы того, что увидела. Но она молчала, как партизан, и только отцепляла эти руки, жалея, что уже не носит девчоночьих байковых панталон, которые они с одноклассницами подвертывали, чтобы не были видны из-под юбки. Слезы душили ее – да как он смеет! Болван, деревенщина! Я – Амилахвари! – вдруг всплыло в голове любимое мамино. Впервые Тома подняла на него глаза, на секунду ослабив оборону под юбкой: он был похож на пьяного, зенки казались еще меньше и тусклее, чем обычно, над верхней губой, между редкими волосками усиков поблескивали капельки пота. Тома размахнулась со всей силы и ударила по широкой, чуть косоватой монгольской скуле. Он охнул и от неожиданности убрал ладонь с ее груди, схватившись за щеку.
– Зззараза! – прошептал он, но Тома уже вырвалась и в два прыжка оказалась у двери в свою комнату, рванула ее на себя и…
Увидела их. Прямо перед собой. На секунду ей показалось, что это отражение только что происшедшего в закутке рядом с кухней: те же жадные большие руки под юбкой и на груди, те же затуманенные глаза. Хотя нет, разница была: та женщина в юбке не сопротивлялась, не пыталась отцепить от себя чужие пальцы, а напротив – прижимала их к себе. И хоть она тоже не издавала ни звука, было понятно, что это не от страха, а напротив – от боязни испортить себе удовольствие.
«Папа!» – только и подумала Тома. И повернулась обратно, к этому ужасному Мишке, куда угодно, только бы прочь из комнаты, которую всегда считала своим убежищем.
Отец стоял в прихожей и снимал ботинки.
– О, Томочка, ты уже дома? Представляешь, отменили репетицию, вот я и подумал…
– Нет, – покачала она головой.
– Что – нет? – замер он с одной буркой[2] в руках.
– Тебе… – залепетала Тамара, боясь смотреть ему в глаза. – Тебе нельзя домой.
– Сюрприз? – улыбнулся он, но как-то невесело.
– Да, – закачала она головой, как китайский болванчик, не в силах с лету ничего придумать. – Приходи попозже.
– Хорошо, – отец опять сунул ногу в бурку. – Пойду прогуляюсь.
Тома снова кивнула, судорожно сглатывая. Уже уходя, он вновь внимательно ее оглядел: