И всякий раз, что бы ни говорил Семён, к бутылке его словно чёрт подталкивал под локоть. «Ладно, — соглашался он с ним, — рюмку, и больше — ни-ни! Хватит! А то и на самом деле алкоголиком станешь».
Утром, когда жена вставала, чтобы растопить печь, Семён, уткнувшись головой в стол, крепко спал, перед ним стояла пустая бутылка.
Сейчас, выпив, он стал ломаться и перед Ваней.
— Слабак твой папка! Ой, слабак! Выпили как-то. Он — в ноль, а я — стёклышко. Утром приходит: дай, Сеня, на похмелку, умираю. А дальше: ум-мора! Заместо водки налил ему керосина. Ну, понятно: выпил, глаза на лоб, а потом на меня, стерва! Да где там! Пендаля — и с крыльца его!
От отца дядя Семён перешёл к матери Вани.
— И она. Царствие ей Небесное, была не лучше, — начал он о ней. — Нет, чтобы Петро своего, когда напьётся, носом в угол, а она; «Ах, Петенька!» Вот и ах! Алкоголиком его сделала! И ведь ничего ей не скажи! Я, говорит, и без вас, Семён Иванович, знаю, что с мужем делать. Ну, знаешь, так знай! Твоё дело!
Вдруг дядя Семён заёрзал на стуле, заглянул под стол, а не найдя там ничего, крикнул на кухню:
— Мать, плесни-ка ещё!
Выпив рюмку, он, как и раньше, отодвинул бутылку на край стола и сказал:
— Всё! Это последняя!
— Вот я и говорю, — закусив огурцом, вернулся к разговору дядя Семён, — и мать твоя не лучше. Да и гонору в ней было — прямо не подходи! Я, говорит, образование имею! Ха, образование! Да образованных сейчас — плюнь, не промахнёшься! А толку-то! Он образованный, а выпить не на что. Нальёшь ему, а он от радости из ботинок готов выскочить.
Лицо у дяди Семёна было уже красным, лоб в поту, мышиные глазки стали похожи на оловянные шарики.
— И строила из себя цацу, — продолжал он. — Посмотришь: кочерыжка на двух спичках, а туда же! Я, говорит, не из тех, что вы думаете, Семён Иванович. Ха, не из тех! Мать, — крикнул он на кухню, — помнишь, ревновала меня к ней! Так я тогда понарошку. Чтобы тебя подразнить. А она, не поверишь, клюнула! Свиданку назначала. Ну, да я — держи карман шире! Не из тех, что по чужим бабам шастают.
— Да и по дому, — не мог остановиться дядя Семён, — прыгает, суетится, а толку — что от сороки. Посуда — как твоё свиное корыто, на столе — хоть метлой мети, хватит одно — другое уронит. Вот и тебя: бросилась к утюгу, а ты из зыбки выпал. Оно бы ладно: просто выпал, так нет, головкой ударился. Теперь вот и думай: что из тебя выйдет. Может — ничего, а может — и дураком станешь. Не-е, — мотал головой дядя Семён, — мать у тебя была — хуже не придумаешь! Назвал бы стервой, да язык не поворачивается, покойница всё-таки.